Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту «Анны Карениной». Михаил Долбилов

посещениями железнодорожного богача, оказался, вероятно, перебором даже для толстовского внутреннего цензора335.

      Терпкая аура, окружающая важного поклонника Лизы Меркаловой в черновиках и Сафо Штольц в ОТ, – аура прелюбодеяния, скандала, молодости и, конечно же, власти (заметим, что дамы встают при его входе подобно тому, как Каренин низко кланяется «высокому генералу») – сближает эти главы с «Романом американки» не только тематически и сюжетно, но даже стилистически. Так, воспоминание Фанни Лир о знакомстве с будущим любовником организуется вокруг мотива инкогнито «важного гостя». На бале-маскараде в петербургском театре высокий красавец в гвардейском кавалерийском мундире и аксельбантах с императорским вензелем занимает американку – легковерную, но уже разбирающуюся в российских воинских знаках отличия, – рассказом о том, что его отец, московский купец, пожертвовал много денег на войско в Крымскую войну и удостоился от царя благодарности – пожалования сына во флигель-адъютанты. Скромное происхождение – не помеха назначению в царскую свиту. Она сочувственно внимает, но наконец замечает, что все гости в масках и без них почему-то расступаются перед ее кавалером, этим якобы купеческим сыном, и приветствуют его уж «очень почтительно»336.

      Особенно же примечателен пассаж, где парадоксально неодобрительные суждения куртизанки о нравственности русских великосветских львиц иллюстрируются весьма натуралистичным для тогдашних литературных конвенций разбором составляющих женской сексуальности. То, как Блэкфорд, бывалая искательница острых ощущений, описывает сочетание визуальных и ольфакторных стимулов желания, напоминает этюд о «нечистой женской возбудительности» в авантексте АК:

      Я очень ревновала его [великого князя. – М. Д.] и не скрывала этого. Он безудержно дразнил меня на этот счет, и надо признать, что случаев ему представлялось немало не только у женщин той среды, к которой принадлежу я, но и у дам высшего общества и даже незамужних девушек наиболее знатных домов. / Эти светские дамы принимали его в глубине своих будуаров, в таком неглиже, какое они считали самым соблазнительным; они распахивали халаты, чтобы он мог видеть красивые груди из слоновой кости или скорее из мрамора (leurs beaux seins d’ivoire ou plutôt de marbre), и распаляли себя, точно жена Потифара <…> / Даже и не будучи Иосифом, он, казалось, не имел глаз337; но вот на его обоняние это действовало сильнее, чем на зрение. Когда он возвращался домой, я издали чувствовала по запаху, откуда он явился. «Воды, быстро! – кричал он. – Мне надо смыть с себя эти благовония! Фу, – добавлял он с презрением, – эти женщины, столь чинные по наружности, при этом более продажны, чем уличные девки <…> Они смеют плохо говорить о тебе! Но ты можешь судить о них по запискам, что они мне шлют». / Я смеялась про себя, когда в театре оказывалась в ложе рядом с ними. Они отводили от меня глаза, а я тут же с пренебрежением поворачивалась к ним спиной, ибо моя взяла: я знала, что обладаю моим князем (je

335

За восемь лет перед тем Тургенев по требованию М. Н. Каткова вносил похожую правку в корректурные листы главы «Дыма» о юной Ирине Осининой, в результате чего исчезло прямое упоминание императора, замечающего на балу прелестную дебютантку, а оборот «высокая особа», подразумевавший лицо царской крови, был заменен менее определенным (см.: Покусаев Е. И., при участии Е. И. Кийко [Вводная статья к примечаниям: И. С. Тургенев. Дым]. С. 524–525). Не исключено, что Катков заранее поделился с Толстым своим опытом устранения рискованных намеков в произведении на современную тему; во всяком случае, Толстой в работе над сценами и с «высоким генералом» на скачках, и с «важным гостем» у светской дамы включал автоцензуру еще до стадии наборной рукописи, что, возможно, и помогло сохранить в тексте смягченные, но все-таки ясные намеки.

336

[Blackford-Phoenix H.] Le roman d’une Américaine en Russie. P. 48–49. Показателен в этом отношении и мотив зловещего сна, хотя здесь надо оговориться, что в авантекст АК повторяющийся кошмарный сон Анны, который однажды видит, одновременно с нею, и Вронский (в ОТ – 302/4:2; 307/4:3), вошел задолго до конца 1875 года (см.: ПЗР. С. 739, 743–744). Если верить Блэкфорд, Николая будто бы мучил один и тот же кошмар, который он, впрочем, не успел гипнотически внушить возлюбленной – но подробно ей пересказывал. Ему в жутких деталях снилось, что его обвиняют в каком-то «чудовищном преступлении», ведут на эшафот в присутствии всей императорской фамилии («император бледен как призрак»), завязывают глаза, связывают сзади руки… На громкой команде «Огонь!» он с содроганием просыпался ([Blackford-Phoenix H.] Le roman d’une Américaine en Russie. P. 84–86).

337

Отсылка к библейской притче о жене Потифара, тщетно пытавшейся соблазнить Иосифа, раба своего мужа, дополняется здесь ироническим признанием, что вообще великий князь не отличался стойкостью Иосифа: искушение зрелищем красивого тела не всегда достигало цели лишь из‐за дефекта его зрения. В словах «plutôt de marbre», вероятно, обыгрываются названия дворца родителей Николы и его собственного дворца, пожить в котором ему довелось недолго: Мраморный и Малый Мраморный.