Немного о любви…. Сергей Федорченко

ним – первая страшная бессонная ночь, показавшаяся мне вечной. Стало ясно, что всё, что произошло со мной, никакая не шутка, а месть Замчалова за допущенные мной на том вечере вольности. Месть жестокая, абсолютно бессмысленная и несправедливая.

      Утром я «написал» Илоне письмо. «Написанное» мысленно, оно получилось очень откровенным и нежным, будто было адресовано близкому, родному человеку. Стало чуточку легче. И я стал «писать» такие послания регулярно. В них я рассказывал о себе и о своей маме, делился планами, мечтал о предстоящей встрече и радовался приближающемуся концу «заключения». Думаю, что это созданное в муках ощущение реальности общения с любимой помогло мне выжить и сохранить здравый рассудок.

      Появившись в части после гауптвахты, я сразу же попытался выйти в город. Но оказалось, что мой пропуск на право выхода был аннулирован. Более того, я заметил, что за мной следят, и ни о каком побеге из части хотя бы на час-два не могло быть и речи. И всё-таки жила ещё надежда на оставшиеся до отъезда два дня. Но верно говорят: беда не приходит в одиночку. В конце предпоследнего дня меня вызвал дежурный по штабу лейтенант Резниченко – молодой красавец, только что прибывший в часть после окончания училища.

      – Вот что, товарищ младший сержант (вместо повышения меня понизили в звании). Завтра утром вам нужно быть на КПП (контрольно-пропускной пункт). Там вас будет ждать машина с сопровождающим. Вы приедете в Будапешт, на железнодорожный вокзал «Ню-гати», и купите билет до пограничной станции Чоп. Вам всё ясно?

      – Но… Товарищ лейтенант! Поезд с увольняющимися идёт только послезавтра! Меня что, выгоняют? Нет, выдворяют? Что за спешка?

      – Телефонограмма пришла из штаба дивизии. Видно, насолил ты, Сергей, кому-то крепко, – вдруг «по-человечески» заговорил Резниченко, – вот и торопятся от тебя избавиться.

      Так рухнула последняя надежда и последняя возможность увидеться с Илоной.

      Попрощавшись с пришедшими на КПП проводить меня сослуживцами, я направился к поджидавшей меня машине.

      – Сергей! – вдруг услышал я и, оглянувшись, увидел стоявших в стороне Дрешина с Юркой. Подошёл к ним, и несколько секунд мы стояли молча. Первым всхлипнул Юрка. Потом, чувствуя, что слёзы вот-вот покатятся ручьём, я вытер кулаком глаза и обнял Дрешина. От него, непьющего офицера, пахнуло спиртным.

      – Вот… не выдержал, принял стопку за тебя, чтобы ты простил меня за тот разговор… – в глазах сурового майора тоже были слёзы. – Ты, Сергей, был мне как родной и вдруг… такая история! Если бы знал, чем закончится этот твой последний концерт, ни за что бы не пустил!

      – Что вы, Владимир Васильевич! Я же счастье своё там встретил, а вы… Не пустил…

      – Какое счастье, Серёжа? Ну, смотри, тебе виднее. В молодости все мы были влюбчивы. Но не хочу тебя обижать, умолкаю. В общем, пиши, ничего не скрывай, что там у тебя будет и как, хорошо? Не чужой ведь ты нам.

      Мы снова обнялись. У машины я оглянулся. Дрешин вытирал платком слёзы, а Юрка махал мне рукой.

      О чём бы я ни думал, лёжа на плацкартной полке, все мысли