Мечты сбываются (сборник). Михаил Салтыков-Щедрин

Чего глядеть! Я на колокольню Минайку-сторожа поставил: чуть что, говорю, сейчас, Минайка, беги! – успокоивает общество староста.

      – Так ты уж сделай милость, Иона Васильич! просим тебя: как ежели что, так ты и выходи вперед: я, мол, один в ответе!

      Крамольникову делается грустно, и слова Воссияющего «не сто́ит из-за пустяков» невольно приходят ему на мысль. Но он еще бодрится, и даже самое негодование, возбуждаемое маловерием крестьян, проливает какую-то храбрость в его сердце.

      – Сказал, что один за всех в ответе буду – и буду в ответе! – говорит он твердым и уверенным голосом, – и не боюсь! никого я не боюсь, потому что и бояться мне нечего.

      – А если ты не боишься – так и слава богу! И мы не боимся – нам что! Когда ты один в ответе – стало быть, мы у тебя все одно как у Христа за пазушкой!

      Крестьяне успокоиваются и словно бодрее принимаются за ложки. На столах появляется вторая перемена хлёбова и по стакану вина. Крамольников подмигивает одним глазом Василию Егорычу, который встает.

      – Ну, Мосеич, будь здоров! – провозглашает он. – Пятьдесят лет для Бога и для людей старался, постарайся и еще столько же!

      – Мосеичу! Палиту Мосеичу! – раздается со всех сторон, – пятьдесят лет здравствовать!

      Виновник торжества видимо взволнован, хотя и старается казаться спокойным. Бледное старческое лицо его кажется еще бледнее и словно чище: он тоже встает и на все стороны кланяется.

      – Благодарим на ласковом слове, православные! – произносит он слегка дрожащим голосом, – а чтоб еще пятьдесят лет маяться – от этого уже увольте!

      – Нет, нет, нет! Пятьдесят лет да еще с хвостиком! – настаивают пирующие.

      Здесь бы, собственно, и сказать Крамольникову приготовленную речь, но он рассчитывает, что времени впереди еще много, и потому решается предварительно проэкзаменовать юбиляра. С этою целью он делает ему точь-в-точь такой же допрос, какой ловкий прокурор обыкновенно делает на суде подсудимому, которого он, в интересах казны, желает подкузьмить.

      – А что, Ипполит Моисеич, – говорит он, – много-таки, я полагаю, вы на своем веку видов видели?

      – Всего, сударь, было, – просто и скромно отвечает юбиляр.

      – Он у нас и в огне не горит, и в воде не тонет! – подсмеивается староста.

      – Как и все, Иван Михайлыч.

      – Ну-с, а скажите, правду ли говорят, что вы несколько раз замерзали? – продолжает Крамольников.

      – Было, сударь, и это.

      – А скажите, пожалуйста, какое это чувство, когда замерзаешь?

      – То есть как это «чувство»?

      – Ну, да, что́ вы чувствовали, когда с вами это случилось?

      – Что чувствовать? Поначалу зябко, а потом – ничего. Словно бы в сон вдарит. После хуже, как оттаивать начнут. Я в Москве два месяца в больнице пролежал – вот и пальца одного нет.

      Он поднимает правую руку, на которой, действительно, вместо третьего пальца, оказывается дыра.

      – Как же вы работаете с такой рукой? Ведь, я думаю, неспособно?

      – Приспособился, сударь.

      – Нам, ваше здоровье,