Темная сторона демократии. Майкл Манн

в досовременных обществах были немыслимы. На сегодня этот тезис не только бесспорен, но и тривиален[7]. Манн идет дальше, увязывая геноцид не просто с модерном, а с сопровождающей модерн формой политического устройства – демократией. Он утверждает, что кровавые этнические чистки, включая геноцид, имеют отношение к сути того, что называется демократией.

      Рассмотрим, какие доводы он приводит в пользу этого утверждения.

      Они носят преимущественно исторический характер (недаром наш автор позиционирует себя как исторический социолог). Что касается аргументов собственно теоретического свойства, то они подчинены историческому изложению, вплетены в его ткань так, чтобы читатель сам сделал нужные выводы. Манн редко заходит на территорию теоретический социологии, политической теории и политической философии, ограничиваясь общими отсылками к классикам – в частности, к знаменитому пассажу из «Демократии в Америке» Алексиса де Токвиля о «тирании большинства». Из современных авторов Манн видит своего единомышленника в Андреасе Виммере, несколькими годами ранее выпустившем книгу «Националистическое исключение и этнический конфликт: тень современности»[8].

      Теоретические аргументы Манна вряд ли можно счесть убедительными. Во-первых, они не всегда безукоризненны с чисто логической точки зрения. В самом деле, как следует понимать высказывание «феномен кровавых чисток современен – потому, что он представляет собой темную сторону демократии»?[9] Современность феномена этнических чисток, их принадлежность к модерну – более или менее очевидный факт[10]. Но где очевидность того, что этот факт вытекает из демократии? Если между демократией и этническими чистками существует связь, носит ли она каузальный характер? Во-вторых, бросается в глаза, что значение понятия «демократия» на страницах книги остается размытым. Автор – похоже, намеренно – не проводит различия между демократией как идеалом общественного устройства (идеалом равенства) и демократией как формой правления. Одно дело – горизонт общественных ожиданий, и совсем другое дело – институциализированное государственное устройство. Манипулирование этой многозначностью «демократии» и дает Манну возможность вбросить в академическое поле столь цепляющий внимание тезис.

      Обратимся, однако, к историческим аргументам автора. Первые примеры этнических чисток дают поселенческие общества Северной Америки и Австралии. То, что сделали европейские переселенцы в XVII–XVIII столетиях с коренным населением этих территорий, было, по сути, геноцидом или действиями на грани геноцида. Между тем несомненно, что общества, осуществившие геноцид, были устроены демократически. Массовое этническое насилие в посткоммунистической Югославии развернулось тогда, когда у народов – прежде угнетенных авторитаризмом – появилось право голоса. За этническими чистками 1990-х стояли демократически избранные правительства республик, возникших на развалинах СФРЮ.

      На

7

Впервые выдвинутый Адорно и Хоркхаймером в «Диалектике просвещения» (1944), он был развит во множестве работ, самой яркой из которых стала упомянутая выше книга «Modernity and the Holocaust» Зигмунта Баумана (1989), в русском переводе – «Актуальность холокоста».

8

См.: Wimmer A. Nationalist Exclusion and Ethnic Conflict: Shadows of Modernity. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. Заметим, что Виммер ведет речь о темной стороне модерна, а не демократии.

9

Курсив мой; в оригинале курсивом выделено все предложение: «Murderous cleansing is modern, because it is dark side of democracy». В русском переводе это высказывание автора выглядит более сглаженным («Кровавые чистки есть феномен современный, представляющий собой темную сторону демократии), поскольку употреблен причастный оборот.

10

Наш автор, кстати, достаточно осторожен в констатации этого факта. Он не утверждает, что в досовременных обществах ничего подобного этническим чисткам не случалось. Он лишь говорит, что они в этих обществах были редкостью. Аналогом данного явления в Средние века и в древности были религиозные чистки. Но они отличались от современных этнических чисток хотя бы возможностью конвертации в другую веру. Сменив веру, можно было избежать смерти. Этническую принадлежность сменить нельзя – во всяком случае, ее нельзя сменить достаточно быстро, чтобы не стать жертвой геноцида.