Девяносто третий год. Виктор Мари Гюго

все грознее. Не то чтобы неминуемо должна была разразиться буря; наоборот, казалось, где-то далеко за горизонтом стихает ураган и шквал пронесется севернее; но по-прежнему высоко вздымались валы, верный признак неровного дна, и не такому израненному судну, как «Клеймор», было устоять против напора волн; любая могла стать причиной его гибели.

      Гакуаль задумчиво стоял у руля.

      Бестрепетно смотреть в лицо опасности – таков обычай капитанов.

      Ла Вьевиль, человек, не теряющий веселости даже в беде, подошел к Гакуалю.

      – Ну что, лоцман, – сказал он, – ураган, как видно, не состоялся. Как ни тужился, чихнуть не смог. Теперь мы выкарабкаемся. Ветер, конечно, будет. Но не более того.

      Гакуаль серьезно ответил:

      – Где ветер, там и волна.

      Ни улыбки, ни тревоги – таков уж истинный моряк. Однако смысл его слов вселял беспокойство. Судно, давшее течь, боится волны, ибо оно может пойти ко дну. Как бы желая придать больше веса своему предсказанию, Гакуаль слегка нахмурил брови. Должно быть, в душе он считал, что после трагического происшествия с пушкой и канониром Ла Вьевиль слишком рано заговорил в таком небрежном, даже легкомысленном тоне. Есть слова, приносящие в плавании беду. У моря свои тайны, и кто знает, что заблагорассудится ему сотворить. С ним нужно быть начеку.

      Ла Вьевиль, почувствовав, что надо переменить тон, спросил:

      – Где мы сейчас, лоцман?

      На что лоцман ответил:

      – В руце Божией.

      Лоцман – хозяин на корабле; надо всегда предоставлять ему свободу действовать, а иногда и свободу говорить.

      Впрочем, лоцманская братия не многоречива. И Ла Вьевиль счел за благо отойти прочь.

      Ла Вьевиль задал вопрос лоцману, а ответ ему дал сам горизонт.

      Море вдруг очистилось.

      Пелена тумана, цеплявшегося за волны, разодралась, все темное взбаламученное море до самого небосклона стало доступно глазу, и вот что увидел экипаж «Клеймора» в предрассветных сумерках.

      Небеса прикрыло облачным сводом, но облака теперь не касались поверхности вод, восток прочертила бледная полоска, предвестница близкой зари, и точно такая же полоска появилась на западе, где заходила луна. И оба эти белесые просвета, блеснувшие друг против друга, узенькими, тускло светящимися ленточками протянулись между хмурившимся морем и сумрачным небом.

      На фоне этих побелевших полосок неба прямо и недвижно вырисовывались черные силуэты.

      На западе, освещенном заходящей луной, высоко вздымались три скалы, похожие на кельтские дольмены.

      На востоке, на бледном предрассветном горизонте, виднелись восемь парусных судов, выстроенных в боевом порядке, и в самом их расположении чувствовался грозный умысел.

      Три скалы были вершиною рифа; восемь парусов – французской эскадрой.

      Итак, позади лежал Менкье, риф, пользующийся у моряков недоброй славой, впереди ждал французский флот. На западе – морская пучина, на востоке – кровавая резня; кораблекрушение или битва – иного выбора не было.

      Для