Черти в Париже. Ярослав Полуэктов

это дело некоторое время не замечают.

      Да–да, именно не замечают.

      Как часто в мире случается: рак должен свистнуть. Самолёт обязан упасть, ибо штурвал в руках самоубийцы. Эка редкость, однакож бывает!

      Космонавт обязан задохнуться, раздуться, вскипеть.

      Парашют может порваться.

      Плотину прорвать.

      На Луну плюнуть свысока, всем смотреть в чёрные дыры.

      Разогнать божественную частицу досмерти, до смерти человечества.

      Корейцы должны тронуться, прицелиться, блефануть, а госдепу ответить невменяемо.

      На Луну плюнуть… эх, эх. Снизу: как свысока: не мы за ней, а она вокруг нас. Вертится. Собачкой. Преданной–припреданной.

      Собаке – лунной свидетельнице – хотелось заговорить с Анной. И велеть Анне лезть под поезд.

      Дура–дурой, но хоть бы одна полезла, со своим потоком сознания, благодаря старикашке Толстому, что Война и Мир, и первее Джойса.

      Главное, что не со всем человечеством велел Анне самоуничтожиться!

      А для красоты прозы Льва!

      Ибо застрелиться проще, и не так больно.

      Пуля! Красавица! Выручалочка!

      И кишки не намотает на ось, и башка не покатится по щебню.

      Тогда женская красота из красоты становится голимым ужасом, мрачным комком оволошенным, косматым, благо не на палке носят, но всё равно детской пугалкой. Ну и Толстой!

      Паскудник. Чё удумал!

      Ибо поезд был в то время моден: так думал толстой–лев–заратустра, книжку хотел выгодней продать, вот и подтолкнул Анну. А железнодорожники ему приплатили… Пиар! Реклама жэдэ. Если не знать, что поезд был лёвиной поэтичной задумкой, с запахом хоррора, то так бы и думали, что Анна взята из газет.

      Одни курзааааалы–вооокзалы с танцорками на столах, и с алкашами под столами чего стоят!

      ***

      Итак, до тех пор топляки живут подводной неприметной жизнию. Хоронясь в бурунах. Пока другой конец, что ближе к ватерлинии, наконец, не пропорет днище или борт – значительного корабля.

      С пассажирами.

      Один из последних в ковчеге – министр водного транспорта, с бородой.

      Не утоп, сука, но разозлился, и, как выполз живым на берег, то велел в телеграф, с криком «ну держитесь, русалки», фарватер чистить и выпрямлять по отвесу с линейкой.

      Крепкие системы, надо отметить, они как топляки – неподвижные. Они скучают в застылости.

      А какашечки – против их – могут плыть и плыть.

      До самого устья, где холодныя воды, если на севере.

      И солёные, если на юге.

      А то и не торопясь: цепляются за кусты, болотят побережье.

      В них любят останавливаться утопленники и набивать мёртвые рты указанной в протоколе опознания прелестью.

      Ими питаются и птицы, и рыбы, и производятся микробы.

      Это отличная польза миру паразитов.

      А если повезёт, то их притянет какая–нибудь насосная станция.

      Там их засосут, прохлорируют, ультрафиолетом подлечат.

      А они ещё больше окрепнут, загорят, станут симпотными, как звёзды, и:

      – Джонни, о, е! Та–та–та–та,