Дневники русской женщины. Елизавета Дьяконова

на аналое своей кельи… А до монастыря, т. е. до старости, надо много трудиться и учиться…

      17 июня. В Нерехте провела время очень весело: прогулки за городом, катанье на лодке, интересные разговоры с бабушкой – все это совершенно идет вразрез со здешнею жизнью, полной нотаций, недовольства и всякого рода стеснений и запрещений…

      6 июля. Вернулась с дачи около Москвы, где гостила у родственников. Какой там чудный лес! Небо голубое, деревья высокие, солнце светит, кругом – ни души, все тихо, и если бы можно было – я оставалась бы там целыми, целыми днями…

      На дачу часто приезжали гости – купцы и комиссионеры. За обедом, когда собирались все вместе – молодежь и они – не было слышно никакого разговора, тем менее смеха и шуток; все молчали, лишь изредка перекидываясь фразами, вроде: «Он купил на 40 тысяч меди… и дешево». Молчание это не казалось мне странным или принужденным: я, по рождению русская купчиха, попав в круг людей коммерческих, где мне надлежит быть, сразу поняла, что купцу или приказчику – людям занятым – нет вакаций, как то бывает для «интеллигента», а поэтому они и устают больше, им не до болтовни…

      Скверное впечатление производит Москва летом: пыльный воздух, грязно, шум. На улицах вывесок столько, что я удивилась, – где же живут покупатели для такого множества магазинов? Нет почти дома без вывески, часто очень неграмотной. От прежней, древней Москвы, столько раз описанной в романах, не осталось камня на камне: это другой город, выстроенный на месте старого. В одном стихотворении сказано: «Москва, как много в этом звуке для сердца русского слилось». Это правда; но вид Москвы, с ее летней духотой, суетой и шумом, не способен возбудить ни малейшего чувства. Только входя в Кремль, невольно проникаешься благоговением: так везде тишина, все соборы дышат чем-то спокойным, давно минувшим; невольно вспоминаешь, чем была прежде Москва, какие в ней совершались события, и ниже склоняешься пред какой-нибудь иконой в сознании своего ничтожества.

      22 июля. Странное впечатление производит единоверческая церковь: везде старинные иконы и живопись на старинный лад; глазу негде отдохнуть от этих сухих линий, этих неестественно выгнутых рук, ног и голов у изображенных святых. В богослужении нет почти ни одной неискаженной молитвы; поют даже такие, которые кажутся лишенными всякого смысла, напр.: «Милость мира, жертва и пение», вместо «жертва хваления». О, как велик бессмертный патриарх Никон! Слушая эту службу с диким, режущим ухо пением, я невольно изумилась: какой же силою воли должен был обладать человек, чтобы заставить современных ему людей служить по исправленным книгам. Стоявшие вокруг меня старообрядцы и старообрядки внимательно следили за каждым словом, точно боялись, чтобы не пропустили ни одного слова из этих старых книг. Порядок всюду наблюдается образцовый: войдя в церковь, берут маленькую подушку и, перекрестившись, кладут земные поклоны в разные стороны, держа подушку в обеих руках; подходя ко кресту, сперва идут мужчины, потом женщины,