Дневники русской женщины. Елизавета Дьяконова

памятники, но не отставку. Но невозможное, по моему, мнению оказалось возможным и уже совершилось. Мне ужасно жаль канцлера… Не глупо ли? маленькая, никому неведомая фигура сидит и расписывает о политике целые страницы своего дневника… Ну, никто не прочтет.

      Сегодня отправила стихотворение Сони в «Север»…

      17 марта. Странный человек, уч-ца Мирославская: ни одной фразы не скажет просто – все литературно, как-то вычурно-романично. Такую речь, как ее, даже слушать было дико; а когда я сказала, что рассержусь, если она не даст мне прочесть свои тетрадки, она не дала договорить и бросилась ко мне на шею со словами: «О, как я тебя полюбила!» Фраза очень театральная, романическая, но произнесена была совершенно искренно. Она, по ее словам, чувствует себя какой-то особенной с детства и сомневается, есть ли у нее дарование; это было высказано вновь в самых книжных оборотах речи, отчего казалось ужасно неестественным, и я посоветовала ей говорить более живым языком. Сомневаться в своем даровании – хорошо: чем меньше уверенности, тем лучше. Надсон сам возвел себя в таланты, а Буренин указал ему, что он только дарование, да и то невысокого разряда; поэт, уже больной, не мог вынести спокойно его нападок и умер. Пример очень поучительный для начинающих писателей. Кстати, у Мирославской, как и у Сони, любимые поэты Надсон и Пушкин. – И здесь Надсон! – воскликнула я. Недаром же высказался один критик, что он своей поэзией «попал в самый центр гимназических идеалов и вожделений!». А кому нравится Надсон, след., нравится и лирика. О, эта лирика! Она, кажется, заполонила собою всю теперешнюю поэзию. «Пессимистическая просебятина» – выражение грубое, но верное. Каков бы поэт лирики ни был, но в его произведениях главный элемент – собственное чувство, в большинстве случаев склонное видеть во всем темную сторону…

      6 апреля. Весна. Волга прошла, зеленеет трава. Как только начинает таять снег – здесь мне становится душно, скверно, тянет в Нерехту. О, если бы я могла там прожить все лето! Как только весна – так особенный бес, который сидит смирно всю зиму и осень, начинает во мне шевелиться, я места себе не нахожу… так и убежала бы куда-нибудь…

      Смешно мне посмотреть на себя, что я думала прежде: в 12 лет я толковала о «цели в жизни», и чуть не плакала, доходя до отчаяния, что у меня ее не было; в 13 лет я плакала горькими слезами о том, что праздная бессодержательная жизнь в доме – по окончании курса – меня «затянет»; в 14 лет я, отбросив все мысли о «цели в жизни» и о жизни, меня ожидающей по окончании курса, прожила весь год счастливо, со спокойным сердцем; в 15 лет я имею «цель в жизни» и, как человек практический, придумала несколько выходов в случае, если не достигну того, что хотелось бы мне сделать. Что я не достигну – это очень вероятно: «много надо времени и много надо денег». Фраза эта беспрестанно у меня на уме…

      Заметка. Моя дальняя родственница поступила в женский монастырь в Ростове, была умной старухой и сделалась игуменьей. Оба ее