Нюрнберг. Николай Лебедев

другие листки. Но не мог обнаружить родное имя.

      – Игорь! – позвала его Лена, вынырнув из людского водоворота, – идите сюда, тут еще на русском.

      Он стремглав бросился на зов, прочел, отрицательно покачал головой. Увы.

      – Может, связаться с этим человеком? – настаивала Лена. – Он ищет советского солдата. А если он знает что-то про вашего брата? К примеру, вдруг этот солдат служил с вашим братом?

      – Здесь все ищут, – резонно возразил Волгин, – и если я буду говорить с каждым, кто ищет солдата, не останется времени на собственные поиски.

      – А вы напишите объявление, – предложила она.

      – Кто его здесь прочтет?

      – Но вы же читаете! Напишите. Сюда многие приходят. А вдруг повезет?.. Напишите, напишите.

      Рядом, на бочке, кто-то, придавив камнем, предусмотрительно оставил кипу чистых, аккуратно нарезанных листков бумаги. Лена протянула Волгину огрызок карандаша.

      Капитан недоверчиво поморщился, но все-таки принялся писать:

      «Ищу брата. Рядовой Николай Волгин. 24 года. Рост 180 см. Худощавого телосложения. Волосы темно-русые. Левша. На правом виске родинка…»

      Он задумался. Что указать еще? Что бы такого написать, чтобы кто-то откликнулся и сказал, где ему искать Кольку?..

      Наверное, надо говорить о внешности, но ведь за эти годы, пока они не виделись, внешность Кольки могла измениться, как изменилась она у самого Волгина. Надо бы о характере написать, но кто будет искать человека по чертам характера или по тем историям, которые произошли с ним в жизни и которые, в сущности, определяют, что это за человек?

      Волгин досадливо покачал головой.

      Ведь не напишешь же о том, как в детстве они дрались подушками в квартире у бабушки, Александры Михайловны, которую ласково называли Сашуля. Бабушка была строгим человеком, но при внуках сама превращалась в ребенка. Они втроем зарывались под теплое одеяло, и бабушка рассказывала то ли быль, то ли сказку про свою непростую жизнь. Над кроватью бабушки висели настоящие оленьи рога, и бабушка часто рассказывала, как гордый добычей папа однажды, еще очень молодым парнем, принес их с охоты.

      О том не напишешь, как Колька однажды обиделся на старшего брата и ушел из дому. Вместе с родителями Волгин безуспешно искал беглеца по окрестным дворам. На дворе стояли белые ночи, ленинградские мосты уже были разведены. Обнаружили Кольку лишь утром. Свернувшись калачиком и подложив ладонь под щеку, он безмятежно спал под одиноким деревом на берегу Невы.

      О Колькином упрямстве не напишешь. Он с детства вбил себе в голову, что будет художником – настоящим, большим. Как Суриков. Или как Микеланджело. Сколько Волгин его помнил, Колька все время рисовал – то мелом, то углем на асфальте или стене, то цветными карандашами или красками. Он изображал все подряд: шпиль Петропавловской крепости, соседние дома, сказочных существ, дворовых собак. Однажды нарисовал самого Волгина, но, на взгляд Игоря, так плохо, что Волгин рассердился и в клочки порвал рисунок. Колька сказал, что все равно будет рисовать