Горюшко от умишка. Юрий Вячеславович Назаров

убе и недешёвом малахае на голове. Не особенно чем интересующийся, остановился он возле прилавка с серебряной, золочёной и расписной фарфоровой посудой, и тонкой чёрной тростью, инкрустированной золотистой нитью, манерно указал на приглянувшиеся вещицы:

      – Почём за серебро ноне просишь?

      Торговец засуетился, радуясь выбору покупателя, поднял напоказ столовый набор для специй – несколько предметов на фигурном серебряном блюдце – и сопроводил улыбкой:

      – Подыми полчервонца, Авдей Семёныч, сдам без торга!

      – Знаешь меня – откель? – удивился бородач.

      – Сталось давеча, отцу вашему заказ сполнял…, – втираясь в доверие, слебезил торговец. Авдей Семёнович, услышав об отце, отвернулся и направился дальше, бормоча под нос:

      – Нет боле отца… Непочайно былое ворошить…

      Проходя мимо прилавка с вывеской «Галантѣрѣя Горячева А. А. Пошивъ издѣлiй из яла, юфтя и сыромяги», торгующего кожаными и прочими изделиями, бородач остановился вновь:

      – Сам скорняк, на сбыте ли стоишь?

      – Або оставаться сытым, обретаюся на сбыте! – сочинил галантерейщик, – А отец мой с вуями скорняки мастеровые…

      – Заказы на изготовление саквояжей с хитростями примают ли мастеровые сродственники твои?

      – Во поры оные отказать, што товар без навару раздать! – продолжал стихотворствовать галантерейщик.

      По тому же ряду навстречу Авдею направлялся фиксатый субчик с повадками мелкого уголовного типажа. Завидев отходящего от скорняка Авдея, субчик абы случайно протолкнулся мимо него, ловким движением вытащил портмоне, но смекнув, что ротозей не заметил пропажи, развернулся и окликнул:

      – Ворон, идешь, считаешь, Дрын, а портуху теряешь?!

      Авдей обернулся и нахмурил брови:

      – Фикса? Затыря ты типишный, да стихоплёт никудышный! Не чаял бы тебя встретить, а ижно в пользу оберну…

      Фикса и готов бы выказать радость от встречи знакомца, руку протянуть первым не решается. Показывает портмоне:

      – Разявист ты на щипок, хоть в первых буграх на тюрьме ходил… Твоя ль портуха?

      – Ощипал?.. – не особо беспокойно проверив карманы, Авдей вырвал у карманника кошель, спрятал и протянул руку к пожатию: – Гоже, наука мне впредь… Ну, да будет! Люлька на ходу – пошепчемся, коли уж свидеться довелось?

      – Так вышел бы на Почаинский балчуг, я там в погребке завсегдатайствую…, – с удовольствием ответил карманник.

      – На погребке добрые уши да злые языки… Делишки там мазать, што рупором трубить…

      ***

      Посреди богато представленной гостиной дома зажиточного купца, на дальнем от входной двери краю длинного стола сервирован обед на три персоны. Готовятся к трапезе купец с женой Скородумовы Матвей Иванович и Фаина Михайловна, и их тридцатилетний сын Кирилл. Мужчины, как водится, бородачи, купчиха привлекательно пухловатая, не скованная в повадках добродушная женщина.

      – Заказчик хоть мелкой, хоть гуртовой всё боле в отказы идёт… Оборот скудеет, товар дорожает, разор грядёт, – сетует Купец, подсовывая за ворот льняную салфетку.

      – Што так, Матвеюшка, не в разум мне? – откликнулась жена, пока Кирилл наполнял наливочкой лафитники.

      – Прижимисты люди стали, страшатся непонятности… В Петрограде власть перехватили, ново правительство низложили, толки в земском собрании, што устройство государственно порушается-те вновь! – продолжает купец, подливая сливки в плошку с горячими щами и, пробуя, громко прихлёбывает.

      – Ай ба… Мало им царёва отречения? – воздыхает жена.

      – Николай-те наш… впору отречённый… хоть и становой столп империи, а повадлив да более гораздый был ворон стрелять, да на подлый люд любоваться…

      – Эко-ть ты… самодержца-те…

      – О государе что ни сказ – всё марает! – отмахнул купец, отложил ложку и напоказ ужал ладонь в кулак: – А в государстве, аки в хозяйстве хозяин должён быть! Або политику вести понятную и в кулаке всея бразды владения держать! Тады бы и народец будет спокоен, и започинщик беспечен…

      Купчиха аппетитно мажет масло на хлеб:

      – А нам пошто́ся беспокойство примать? Масло маслиться не станет, али кашу испоганит? Купец-те чай при всяческой власти купец – никуды без торговли?

      Все приветственно подняли лафитники, выпили.

      – Смута, маменька, ужо-сь докатилась, – выдохнул сын, – На Сормовских верфях беспорядки, на чалках буза, вного где ешшо непристойного! Амбалы на ярманке булгачат день со дня за подымки в нощный перегруз…

      – Мало им пятиалтынника, терь к полтинничку подыми? И то на провианте! – негодует купец, – А на москатели да мануфактуре разной – рубль праздный?

      – Помилуйте, так реки лёдами скуёт во дни? Образумятся, поди, за зимь… отступятся? Да и анафемы оныя…

      – Большевики…, – подсказал матери Кирилл.

      – Надолго ль власти удержат?

      – Откель знать, маменька?