Запах анисовых яблок. Ахат Мушинский

к тебе? – удивляюсь я.

      – Я у тётки остановилась. Тут рядом.

      – А с тёткой что будем делать?

      Она от души смеётся:

      – Так её дома нет. В деревню я её отпустила. Пойдём?

      – Пойдём. Но не как в прошлый раз без ключей?

      – Не как в прошлый раз. – Она достаёт из сумочки ключи и на ладошке протягивает мне.

      Когда провожал её через два дня на поезд, сказал:

      – Жаль, что не в нашем городе живёшь, взял бы к себе заведовать отделом.

      – А смогу? – испытующе посмотрела она на меня.

      – По древнекитайскому отбору кадров: литературные способности свидетельствуют о годности к любой чиновничьей работе.

      – Раз так, могу и переехать.

      – Я серьёзно, – сказал я.

      – И я серьёзно, – сказала она.

      – Как же квартира там?

      – Она не моя, сестрина.

      – А здесь где будешь жить?

      – У тётки.

      – У тётки?

      – А ты думал, у тебя?

Её комната на солнечной стороне

      Когда вспоминали с ней общих знакомых, только об одном, пожалуй, и не заикнулись. О Пузе. Что касается той новости, которую она сообщила у себя (у сестры) дома, когда мы залетели к ней со Штабс-Капитаном по пути к директрисе рынка, то я забыл её по пьяной лавочке начисто. Смутно помнил лишь тягомотный ночной разговор с Пузом о странностях его мироощущения. И всё. И никаких больше о нём напоминаний. И воспоминаний. И не встречались, хотя ходили где-то по одним и тем же улицам.

      Жизнь шла своим чередом. Опять полетели от неё письма. На сей раз отвечал я на них сразу и обстоятельно. Пару раз связывались по телефону. И я устно и письменно подтверждал, что обещанная должность её ждёт, объяснял: литературные дела здесь пойдут лучше. Она понимала. Жильё? Спрашивала и сама же себе отвечала: какая разница – тут у сестры, там у тётки, у обеих однокомнатные хрущёвки, этажи лишь разные.

      Человек она решительный. И вот уже её машинка отстукивает весёлый степ на пару с капелью за окном, а я сижу в её залитой солнцем комнате на подоконнике и, как всегда весной, будущее мне видится не скажу чтобы радужным, но, во всяком случае, не чёрным. Говорим о работе, о деле, строим планы, я не могу нарадоваться: какая добросовестная, умная пчёлка появилась в нашем улье.

      – Брось ты этот отчёт, – советую я. – Лучше чаю попьём.

      – Это не отчёт, – возражает она, не отрываясь от машинки.

      – Всё равно брось, – настаиваю.

      – Залей пока самовар, – вздыхает она.

      Я повинуюсь и замечаю мимоходом:

      – Общие интересы сближают больше, чем постель.

      Она будто не слышит. И уж когда пьём чай, молвит полувнятно сквозь вишнёвые ягодки варенья в зубах:

      – Очень часто общие интересы и ведут к постели. – Кидает в блюдечко обсосанные косточки. – Мясистая у вас вишня.

      – Вишня у нас хорошая, – соглашаюсь я.

      – А варенье кто варил?

      – Мама.

      – Ма-ма, – передразнивает она. – В твоём возрасте «мать» надо говорить. Коротко и по-мужски.

      – Ну-у,