Запах анисовых яблок. Ахат Мушинский

Оно стало спокойнее, трезвее как-то, взрослее, что ли. Исчезла суетливость, присутствующая в любой полуновой, полузнакомой компании, погасла ревность, втихомолку спевшиеся дуэты приобрели временную легальность.

      Штабс-Капитан, освещённый блаженной улыбкой и лиловым фонарём под глазом, с разрешения партнёра по боксу топтался под тихую музыку с его тоненькой, персястой супругой. Пузо на софе доказывал что-то Саре Бернар и Пацанке, случайно прикасался к последней, приобнимая ненароком.

      Я оказался рядом с беззубым миллионщиком. Сначала за рюмкой, затем у книжного шкафа, а потом в туалете по совместной естественной надобности. На бачке унитаза сидел привязанный за лапу ворон (или ворона, или грач – не разбираюсь в них) и слушал нашу беседу, покачивая головой (странные причуды у этих актрис. Я знал одну, она в ванной держала ондатру). Замечу, не очень приятное занятие оправляться под прицелом огромного, пощёлкивающего, как ножницы, клюва. Что у него там в его вороньей башке – кто знает?

      Миллионщик был хладнокровнее (или пьянее?) и спокойно делал своё дело, продолжая разговор, вернее, монолог или даже речь. Может, вообще не заметил гигантской чёрной птицы на белом бачке?

      Говорил он напористо, можно сказать, убедительно. В этом отношении было у него нечто общее с Пузом. Только напирал темпераментнее и громче.

      – Мы же интеллигентные люди, – нажимая ногой на рычажок бачка, говорил он. – Неужели…

      Мы пошли в ванную сполоснуть интеллигентно руки, но туда мы не попали, так как там сидел бульдог с крысиной мордой. Собака не птичка, лучше с немытыми руками остаться, чем без рук, и мы, не прерывая беседы, двинулись в пространстве квартиры дальше. Я не помню, где мы приостановились, в какой комнате или коридоре, а возможно, и в подъезде, но я запомнил:

      – Неужели, – сказал мой собеседник, – так трудно выпустить небольшую книжку стихов с фотографией?

      Я спросил об объёме рукописи, согласился посмотреть её. Подшофе каждый становится добрее и могущественнее, я – в кубе. Я в каждом, кто говорил о стихах, хотел видеть невостребованного поэта, непризнанный талант, и в тот момент всесильному мне начинало казаться, что я обязательно добьюсь непризнанному признания.

      Миллионщик лестно отозвался о моей отзывчивой душе, но…

      – Но у меня нет рукописи, – с обезоруживающей искренностью признался он.

      – Присылай что есть, – сказал я. – Тетрадку, свиток… Как ты их собираешь-то?

      – У меня вообще ничего нет.

      – Может, ты хочешь сказать, что у тебя и стихов вообще нет? – то ли пошутил неудачно, то ли совершенно недоумённо спросил я.

      – Нет, – повторил он.

      – Не-е-ет?!

      – Нет.

      – Ни одного?

      – …

      – Ты не написал ни одного стихотворения и хочешь…

      – Я пробоваль, но у меня не полючается. Там ведь усидчивость нужна, а у меня нет времени. Вот я решиль… Набросаю… приблизительно так, что хочу сказать… ну, там своё мировоззрение вкратце, вкусы… Ты меня поняль, нет? Симпатии, антипатии, а, поняль? Ну а ты…