Кошмар на улице Мудрологов. Олег Константинович Шевченко

конце концов, он снова поселился во Франции, но, едва получил гражданство, тут же – переехал в США. Где мирно и скончался в 80-ых годах.

      Причиной появления моего папы на свет он стал в промежуток между Балканами и США в 1945 году. Бедствуя в Париже, средних лет клошар с военной выправкой фланировал среди книжных развалов вдоль набережной Сены. Поздним вечером, роясь в бумажном мусоре аккуратно упакованном в традиционный зеленый ящик он наткнулся на побитый плесенью листочек и, не удержавшись, продекламировал, глотая слезы от нахлынувших воспоминаний своей юнкерской молодости и тех памятных дней, когда он нашел приют у странного отшельника-Макса в Коктебеле:

      Сочилась жёлчь шафранного тумана.

      Был стоптан стыд, притуплена любовь…

      Стихала боль. Дрожала зыбко бровь.

      Плыл горизонт. Глаз видел чётко, пьяно.

      Был в свитках туч на небе явлен вновь

      Грозящий стих закатного Корана…

      И был наш день – одна большая рана,

      И вечер стал – запёкшаяся кровь.

      В тупой тоске мы отвратили лица.

      В пустых сердцах звучало глухо: «Нет!»

      И, застонав, как раненая львица,

      Вдоль по камням влача кровавый след,

      Ты на руках ползла от места боя,

      С древком в боку, от боли долго воя…

      Рядом стояла вся в слезах бедно, но при этом все равно, элегантно одетая женщина, впившаяся пальцами в недавно купленный томик стихов того же поэта: «Anno mundi ardenti» 1916-го года выпуска.

      Дед вздрогнул, когда раздался глубокое женское контральто. Немолодой тертый жизнью вояка слегка дрожал, не поднимая глаз, до тех пор пока не была закончена женская песнь о вечности и любви, навеянная детскими яркими картинками удивительных историй рассказанных душными Коктебельскими вечерами дядей Максом в тот год, когда ее семья навсегда покинула Россию:

      Звенят Весы и клонят коромысла.

      Нисходит вниз, возносится бадья…

      Часы идут, сменяя в небе числа,

      Пути миров чертя вкруг остия.

      Струится ночь. Журчит и плачет влага.

      Ладья скользит вдоль тёмных берегов,

      И чуток сон в водах Архипелага,

      Где в море спят созвездья островов.

      Гнездо Гиад… и гроздь огней – Плеяды…

      Великий Воз и зоркий Волопас…

      Свой правя путь чрез тёмные Циклады —

      Какой пловец в уме не числил вас?

      И ваш узор пред взором Одиссея

      В иных веках искрился и мерцал,

      И ночь текла, златые зёрна сея,

      Над лоном вод в дрожании зерцал.

      И, ставя сеть у древних стен Хавона,

      В тиши ночной видали рыбари

      Алмазный торс гиганта Ориона,

      Ловца зверей, любовника зари.

      Когда ж земля бессмертными иссякла,

      Лишь глубже стал и ярче небосклон.

      И Солнцу путь затмила тень Геракла,

      И Зевс воздвиг