Собрание сочинений в шести томах. Т. 3: Русская поэзия. М. Л. Гаспаров

намного ли отличаются от них стихотворения Бальмонта – поэта уже новой выучки?

      Гавань спокойная. Гул умирающий. Звон колокольный, с небес долетающий. Ангелов мирных невнятное пение. Радость прозрачная. Сладость забвения («Тишина»; стихотворение без единого глагола);

      Лунным лучом и любовью слиянные, Бледные, страстные, нежные, странные, Оба мы замерли, счастием скованы, Сладостным, радостным сном зачарованы… («Только любовь»);

      Где-то на острове Вилиэ-Льявола Души есть, лишь пред собою преступные, Богом забытые, но недоступные Обетованиям лживого дьявола… Жизнь разлюбившие, сердцем уставшие, Что же самим вы себе прекословите?.. («Будем как солнце»: интонации тех же лермонтовских «Туч»).

      Ср. у Ратгауза (1895):

      Ночь серебристая. Сад засыпающий Веет струею в лицо ароматною. Томные отзвуки песни рыдающей Грудь наполняют тоской непонятною…

      Ср. у Вяч. Иванова: напряженность гораздо сильнее, но соотношение между пейзажем и душою – то же, хотя финальный образ эффектно сводит их воедино:

      Лебеди белые кличут и плещутся. Пруд – как могила, а запад – в пыланиях… Дрожью предсмертною листья трепещутся, – Сердце в последних сгорает желаниях… За мимолетно-отсветными бликами С жалобой рея пронзенно-унылою, В лад я пою с их вечерними кликами – Лебедь седой над осенней могилою…

      Эту подборку можно было бы продолжить, но думается, что из нее уже видно: тип просветленного стихотворения о природе, душе, вечности и тайне настолько устоялся в поэзии рубежа ХІХ – ХХ веков, что разница между Ап. Коринфским и Бальмонтом оказывается почти неощутима. Видно и то, что стихотворения все больше становятся безглагольно-нанизывающими, композиционно аморфными, превращаются в лирическое топтание на одном месте. Современники ощущали это очень отчетливо. К. Чуковский в одной из статей книги «От Чехова до наших дней»[70] цитирует стихотворение Вл. Ленского (Абрамовича):

           Белые лилии, низко склоненные…

      Речи и ласки, весной опьяненные…

      Кажется, крылья над ней серебристые,

      Стройное тело и взоры лучистые.

           Белые лебеди, низко склоненные…

      Вихря внезапного шумы зеленые…

      Теплые руки, пугливо дрожащие,

      Белое платье в саду шелестящее.

           Будят забытое, грустное, милое,

      Пахнут, как будто над свежей могилою,

      Никнут на стержне цветы белоснежные,

      Сердце раскрыто, молящее, нежное.

           Радость лучистая, грусть непонятная,

      Влажность весенняя, сладость невнятная,

      Запах таинственный, нежный, мучительный,

      Белые лилии… цвет упоительный… —

      и Чуковский продолжает: «Это стихотворение еще не кончено, но я не могу утерпеть, чтобы не признаться: я переписал его от конца к началу. В нем можно делать и другие перемещения: можно, например, переставить все эпитеты, и эффект получится тот же». Чуковский не лицемерит: в подлиннике у стихотворения есть еще одна строфа, но и она может быть переписана

70

Чуковский К. От Чехова до наших дней. СПб., 1908. С. 140.