Песнь крысолова. Соня Фрейм

не находишь? – отстраненно спросил он у ассистента.

      – Чем же?

      Мариус промолчал. Сложно вербализировать это ощущение «врезания». В появлении незнакомки было что-то неестественное. Словно врезали кадр из другого фильма. Она спорхнула с ветки, как сорока, и уволокла, что блестело.

      – И на других материалах ее, значит, нет.

      – Только на этом видео с камер ювелирного магазина. Мы запросили все записи со станций на Зеештрассе, Амрумерштрассе и на всякий случай Вестхафен. Она не спускалась в метро и не садилась в поезд. Значит, поехала на частном транспорте.

      – На метле.

      – Что?

      – Ничего, – Мариус сжал переносицу, в которой раскалывались гранулы мигрени. – Ищем ее. Сообщи всем участкам. Она ключ. Возможно, что это не единичный случай похищения. Надо проверить базу данных по схожим делам.

      – Это понятно. И как думаете? Найдем? Это же иголка в стоге сена, – последовал глухой зевок.

      – Значит, разгребем их все. Иголки легче найти, когда о них ранишься.

Санда

      Мадам Шимицу обитает в кабинете из темного дерева с отличной звукоизоляцией. Когда я вступаю в ее покои, внешний мир растворяется, и остается только мерное тиканье часов над столом.

      Мне нравится это ощущение погружения в другую реальность. В ней отсекается все лишнее и проступает суть вещей. Белые пятна в голове превращаются в абсолютные числа. Я лучше понимаю числа, чем слова. Их сложнее подвергнуть сомнению.

      Мадам Шимицу говорит, что я пытаюсь измерить все, что мне непонятно.

      Я и ее выразила бы математически. Вернее, нас.

      Мы как бесконечно большая и бесконечно малая функция. Она стремится к безграничности, а я – к нулю. Все мои последовательности ведут к этой цифре.

      Я хотела бы быть мадам Шимицу, потому что она не знает предела.

      – Чаю? Или чего покрепче? – вкрадчиво раздается из-за тонкой ширмы, отделяющей кабинет от маленькой кухни.

      Свет желтой лампады превращает ее худой силуэт в трафарет. Я бесшумно усаживаюсь в кресло и пожимаю плечами, как если бы она могла меня видеть.

      – Чего покрепче.

      – Пожелания?

      – Ваше усмотрение.

      Ее тихий смешок растворяется в перезвоне бокалов.

      Кабинет мадам Шимицу всегда в полумраке. По углам мерцают золотые абажуры, и от них рассеиваются теплые полукружья света.

      – Шардоне. – Она ставит вино передо мной. – Красное портит твой характер.

      В этом чудится намек на иронию. Мадам Шимицу усаживается в кожаное кресло напротив, проворачивая меж пальцев свой бокал. Она выглядит, как всегда, спокойной и сосредоточенной.

      – Ты в порядке?

      Я вопросительно поднимаю бровь и получаю в ответ невесомую улыбку, тут же растворяющуюся в полумраке.

      – Хочу быть уверена, что событие в Вальденбрухе никак на тебя не повлияло.

      Название клиники ощущается как скребок по живой плоти.

      – Можете быть уверены.

      – Ты всегда отражаешь слова собеседника.

      – Это лучший способ не сказать лишнего.

      Она