Шекспир мне друг, но истина дороже. Чудны дела твои, Господи!. Татьяна Устинова

спектакль делает! Как артисты стоят, куда идут, что говорят, это все режиссер придумывает.

      – А разве в пьесе не сказано?

      – Нет, автор пьесы – это совсем другое дело!.. Вот смотрите…

      Они успели все съесть и выпить, а звонка все не давали. Должно быть, здесь приняты длинные антракты.

      Втроем они вернулись в ложу, уселись и еще немного поговорили.

      Зал постепенно заполнялся, ровный гул поднимался из партера и бельэтажа к балконам, тоже заполненным.

      Звонка все не было.

      Постепенно шум стих и установилась тревожная полутишина, зрители не понимали, что происходит.

      Когда шум стал подниматься снова, в прорезь занавеса вышел директор. Максим даже не сразу его узнал – в свете рампы он казался изжелта-бледным и очень маленьким.

      Директор объявил изумленным зрителям, что произошло несчастье и спектакль отменяется.

      Деньги за билеты будут возвращены, обращайтесь в кассу.

      Озеров смотрел в окно, за которым валил снег. Метель пришла ночью, и утром оказалось, что горка, на которую выходили окна его номера, вся засыпана снегом так, что захотелось съехать с нее на заднице. Из приоткрытого окна несло морозной сыростью. Сейчас самое время отдернуть занавески, лечь на диван, накрыться пледом и смотреть, как летит снег. Смотреть долго, не отрываясь, и чувствовать, как в голове тоже начинает идти снег, и вскоре он закроет все, и хорошее, и плохое, и останется только одно – ждать весны.

      Накрыться пледом и валяться до весны было никак невозможно, и Максим заставил себя одеться и спуститься на завтрак.

      Завтракал он вяло и безрадостно, почти в полном одиночестве. Все командированные уже разошлись по делам, а других постояльцев в гостинице не было. Потом появился Федор Величковский.

      С ним вместе явились любопытство, нетерпение и охотничий азарт.

      Федя обежал буфетную стойку, сунул в тостер два куска хлеба, подумал и сунул еще два. Налил в стакан воды из графина, выпил, налил еще, подумал, забрал графин и притащил на стол.

      – Чего-нибудь изволите, Максим Викторович?

      – Почему ты в капюшоне?

      – А! – Федя откинул с головы капюшон синей толстовки. Волосы у него торчали в разные стороны. – Так это для конспирации, шеф! Чтоб никто не догадался!

      – Сыру желаю.

      – Плавленого или такого?

      – Обыкновенного.

      На Фединой собственной тарелке болтались салатные листья, два прозрачных ломтика ветчины и гора поджаренного хлеба. Два ломтика ветчины Озерова развеселили.

      Сыр он принес отдельно, и очень много – небольшой сырный холмик.

      – Хочу чаю, – заявил Федя. – Никогда по утрам не пью кофе, Максим Викторович! Только старый добрый английский чай! Девушка, девушка, можно мне чаю? Только не чашку, а чайник! И можно, чтоб не пакет, а нормальной заварки насыпать?

      – Ну, ты гурман, – с улыбкой констатировал Озеров.

      – Ничего не могу с собой поделать. Ни-че-го! Я старался, очень старался, но изменить себе гораздо труднее, чем кажется!

      Он