Перстень принцессы. Робин Каэри

каждое утро принимал дю Плесси-Бельера за завтраком, при дворе стало традицией с прискорбным видом упоминать маршала в связи с туманными и невероятно романтичными слухами о разбитых надеждах его очередной пассии. Впрочем, и сами сплетники признавались в том, что, говоря о дю Плесси-Бельере, невозможно поручиться за достоверность всех фактов, ведь он всегда такой скрытный, а в его жизни полно секретов – так называемых скелетов в шкафу, и по словам некоторых, их было даже больше, чем моли в бывшей королевской гардеробной в Лувре, запертой с конца прошлого столетия. И вот брат знаменитого маркиза дю Плесси-Бельера прибыл в Лондон! Генриетте показалось странным, что для ведения важных переговоров Людовик прислал ко двору её брата, короля Карла, не одного из своих самых близких друзей: маркиза де Лозена, графа де Вивонна и даже не дю Плесси-Бельера – своего наперсника и советчика во всех личных делах, как поговаривали о маршале, а его старшего брата, Армана де Руже – человека мало кому известного и не примечательного. Впрочем, эта идея могла принадлежать не самому королю, а кому-то из его советников. Тут перед мысленным взором Генриетты возникло по-южному смуглое и живое, с пугающей стремительностью состарившееся лицо кардинала Мазарини. Если предмет переговоров был важен, то, конечно же, никто иной, как сам кардинал взял на себя заботу о выборе посланников. Но каким образом дело, которое занимало мысли первого министра Франции, могло касаться лично её – сестры короля Англии? Обратиться с этими вопросами к кому-то из дам Генриетта сочла неуместным и ниже своего достоинства.

      Какая жалость, что рядом с ней нет остроумной, хотя и чуточку эксцентричной Катрин де Грамон! Не было и смышлёной, догадливой Франсуазы де Рошешуар, которой нередко случалось, всего лишь проходя мимо, подслушать сверхважные подробности заседаний Королевского Совета из разговоров её отца, маршала де Рошешуара, с родственниками и лояльными в отношении их почтенного семейства важными господами. Не было в Англии и любимой камеристки, мадемуазель Ожерон. А у той были не только понимающее любые переживания юной принцессы сердце и руки, способные превратить в шедевр беспорядок в одежде или причёске, но всегда был наготове запас курьёзных историй и свежих новостей о произошедших событиях не только во дворце, но и в Париже! О, вот кто была для неё незаменимой наперсницей, когда Генриетте требовался внимательный слушатель для того, чтобы поделиться сокровенными размышлениями, сомнениями и даже, да что уж там – страхами!

      – Только что прислали от Его величества, – тихо шепнула на ухо Генриетте служанка и вложила в её ладонь крохотный лист бумаги.

      Кивнув ей, Генриетта, не мешкая развернула записку и прочла. Её лицо, сохранявшее детское очарование из-за румянца на пухлых щёчках и лукавых искорок в огромных серо-зелёных глазах, залилось пунцовой краской, а губки округлились в изумленном восклицании. Потребовалось несколько