Линия жизни. Книга вторая. Владислав Михайлович Погадаев

были испещрены следами уколов.

      − Папа, ты сейчас отпусти меня домой. Потому что у меня нет дозы, и мне будет тяжело, ты со мной замучаешься, а завтра, папа, я на всё согласен! У тебя же есть хорошие врачи. Я буду делать всё, что они скажут. Ты только сейчас меня отпусти: я доеду и буду дома, − упрашивал он, − ведь ты же отпускал меня не раз, и я всегда добирался нормально…

      В голове у меня смешался винегрет, вспомнились слова Вовки Монгола: «Владик, если я в третий раз сяду на иглу, то даю тебе слово: вскрою вены или повешусь». А ещё его напутствие: «Владик, в жизни никогда не делай двух вещей: не колись и не играй в стиры».

      − И давно ты колешься?

      − Больше года, папа.

      − И чем ты колешься? − я помнил, что Монгол кололся морфием.

      − Мы, папа, варим ханку, − для меня это было китайской грамотой.

      − А кто, Олега, тебе поставил первый укол? − спросил я. Дело в том, что сын всегда страшно боялся самого вида шприцев. Даже во время болезни врачи не могли его уколоть, если меня не было рядом. А тут − сам!

      − Комаров, папа. Он сказал, что я − слабак… При парнях… И я дал ему уколоть меня.

      С Комаровым они ходили в одну группу детского сада, и из их группы именно этот парень первым уйдёт из жизни. Потом на кладбище выстроится очередь.

      Слёзы из глаз Олега текли ручьём, смотреть на это не было сил. Я понимал: нужно всё сопоставить, обдумать и тогда принимать решение.

      Отпустив Олега, я ещё долго сидел в машине и вспоминал то, на что должен был обратить внимание раньше. Стало ясно и то, почему он отпрашивался в город после работы в саду, и то, почему начал носить рубашки с длинными рукавами и даже в жару не надевал футболки.

      Куда подевались двести долларов и другие, менее значительные суммы, пропажу которых я относил на свою забывчивость, тоже стало понятно. Тут большого ума не надо…

      Подошла Надя и позвала ужинать:

      − А где Олег?

      − Я отпустил его домой. Работа сделана − он отпросился. Я сейчас приду, только за забор схожу.

      Далеко ходить не пришлось. Искал я минут десять-пятнадцать. Нашёл поваленное дерево, а в траве возле него − несколько использованных шприцев, которыми наверняка и кололся мой сын.

      Пришёл на участок. Баня уже была не нужна, хоть без неё, наверное, было ещё хуже. Разлили с Надей немного водки, выпили, и я задал вопрос:

      − Скажи, Надя, почему Олег, даже когда на улице жара, носит рубашки только с длинным рукавом?

      − Не знаю. Ну, хочет − пусть носит, − был ответ.

      − А ты руки у него видела? Посмотри: они все в уколах! − и увидел её застывшее лицо.

      Ночь тянулась нескончаемо долго. Водка уснуть не помогала. В голове ворочались самые тяжёлые мысли.

      Рано утром сели в машину и помчались домой. У меня родился небольшой план, который требовал обсуждения и, конечно, не с Надей.

      Дома увидел мирно спящего Олега, и всё, произошедшее накануне, показалось дурным сном. Но это была жестокая явь.

      Игорь в эту ночь дома не ночевал, видимо, гулял со своими школьными