Маленький оборвыш. Джеймс Гринвуд

господин с такой белой штукой на шее, и сапоги у него скрипят. Миссис Дженкинс тоже там.

      Отец вдруг стал кроток.

      Мы сошли вниз и постучались в дверь к старому Дженкинсу. Он вышел к нам заспанный, протирая глаза, и тотчас же втащил отца в свою комнату.

      – Вы были наверху, Джим? – спросил он встревоженным голосом.

      – Нет, – ответил отец. – А что там такое случилось?

      – Дело дрянь! – проговорил старик все тем же встревоженным голосом. – Моя старуха не велела мне пускать вас туда. Она и за доктором послала. Там собралось много женщин, да доктор всех выгнал, говорит, нужны тишина и покой.

      – Доктора всегда это говорят, – равнодушно заметил отец.

      Это спокойствие, кажется, не понравилось мистеру Дженкинсу.

      – Ничего не понимает! – проворчал он сквозь зубы. – Ну, как тут приготовить его понемножку!

      И затем, обратившись к отцу, сказал решительным голосом:

      – Надо вам знать, Джим, что там плохо, совсем плохо! – он указал пальцем на потолок.

      На моего отца подействовали не столько слова мистера Дженкинса, сколько тон, которым они были произнесены. Он, видимо, был поражен до того, что не мог говорить. Отец снял шапку и присел на стул возле окна, держа меня на коленях.

      – Она вас все ждала, – проговорил Дженкинс после минутного молчания. – Чуть стукнет наружная дверь, она сейчас: вот это мой Джим! Это его походка! Я знаю!

      – Она меня ждала? Меня хотела видеть? Как это странно! – воскликнул отец.

      – Она говорила и еще более странные вещи, – продолжал Дженкинс, – она говорила: «Я хочу поцеловать его, я хочу, чтобы он держал меня за руку, я хочу помириться с ним перед смертью!»

      Отец быстро вскочил со стула, прошелся два-три раза по комнате – так тихо, что едва слышно было, как его кованые сапоги прикасались к полу, – остановился спиной к Дженкинсу и лицом к картине, висевшей на стене, и простоял так несколько минут.

      – Дженкинс, – сказал он наконец, продолжая смотреть на картину, – доктор всех прогнал оттуда… Я боюсь идти туда… Сходите вы, позовите свою жену!

      Дженкинсу, видимо, неприятно было исполнять это поручение, но ему не хотелось своим отказом тревожить и без того огорченного отца. Он вышел из комнаты, и вскоре мы услышали шум его шагов, поднимавшихся по лестнице. Через некоторое время он вернулся в комнату вместе с миссис Дженкинс. Увидев нас, она всплеснула руками, упала на стул и начала громко рыдать. Я ужасно перепугался.

      – Что же мама? Встала теперь? – спросил я у нее.

      – Встала? Нет, мой бедный ягненочек, – ответила она, задыхаясь от слез, – нет, бедный сиротка! Она никогда уже больше не встанет.

      На минутку отец отвел глаза от картины и взглянул на миссис Дженкинс, как будто хотел что-то сказать, но промолчал.

      – Она умирает, Джим, – продолжала Дженкинс. – Доктор говорит, что нет надежды спасти ее!

      И миссис Дженкинс снова зарыдала. Старый муж ходил вокруг и старался ее утешить. Я не очень хорошо понял, что она