Царь Иван Грозный. Избранные сочинения. Алексей Толстой

А вот и гром, батюшка, помилуй нас, Господи!

      Гроза усиливалась всё более и скоро разыгралась по небу беспрерывными перекатами, беспрестанною молнией.

      При каждом ударе грома Иоанн вздрагивал.

      – Вишь, какой у тебя озноб, батюшка! Вот погоди маленько, я велю тебе сбитеньку заварить…

      – Не надо, Онуфревна, я здоров…

      – Здоров! Да на тебе лица не видать. Ты б на постелю-то лег, одеялом-то прикрылся бы. И чтой-то у тебя за постель, право! Доски голые. Охота тебе! Царское ли это дело! Ведь это хорошо монаху, а ты не монах какой!

      Иоанн не отвечал. Он к чему-то прислушивался.

      – Онуфревна, – сказал он вдруг с испугом, – кто там ходит в сенях? Я слышу шаги чьи-то!

      – Христос с тобой, батюшка! Кому теперь ходить. Послышалось тебе.

      – Идет, идет кто-то! Идет сюда! Посмотри, Онуфревна!

      Старуха отворила дверь. Холодный ветер пахнул в избу. За дверью показался Малюта.

      – Кто это? – спросил царь, вскакивая.

      – Да твой рыжий пес, батюшка, – отвечала мамка, сердито глядя на Малюту, – Гришка Скуратов; вишь, как напугал, проклятый!

      – Лукьяныч! – сказал царь, обрадованный приходом любимца, – добро пожаловать; откуда?

      – Из тюрьмы, государь; был у розыску, ключи принес! – Малюта низко поклонился царю и покосился на мамку.

      В.Г. Шварц. Опочивальня Ивана Грозного

      – Ключи! – проворчала старуха. – Уж припекут тебя на том свете раскаленными ключами, сатана ты этакой! Ей-богу, сатана! И лицо-то дьявольское! Уж кому другому, а тебе не миновать огня вечного! Будешь, Гришка, лизать сковороды горячие за все клеветы свои! Будешь, проклятый, в смоле кипеть, помяни мое слово!

      Молния осветила грозящую старуху, и страшна была она с подъятою клюкой, с сверкающими глазами.

      Сам Малюта несколько струсил; но Иоанна ободрило присутствие любимца.

      – Не слушай ее, Лукьяныч, – сказал он, – знай свое дело, не смотри на бабьи толки. А ты ступай себе, старая дура, оставь нас!

      Глаза Онуфревны снова засверкали.

      – Старая дура? – повторила она. – Я старая дура?

      Вспомянете вы меня на том свете, оба вспомянете! Все твои поплечники, Ваня, все примут мзду свою, еще в сей жизни примут, и Грязной, и Басманов, и Вяземский; комуждо воздается по делам его, а этот, – продолжала она, указывая клюкою на Малюту, – этот не примет мзды своей: по его делам нет и муки на земле; его мука на дне адовом; там ему и место готово; ждут его дьяволы и радуются ему! И тебе есть там место, Ваня, великое, теплое место!

      Старуха вышла, шаркая ногами и стуча клюкой.

      Иоанн был бледен. Малюта не говорил ни слова. Молчание продолжалось довольно долго.

      – Что ж, Лукьяныч, – сказал наконец царь, – винятся Колычевы?

      – Нет еще, государь. Да уж повинятся, у меня не откашляются!

      Иоанн вошел в подробности допроса. Разговор о Колычевых дал его мыслям другое направление.

      Ему показалось, что он может заснуть.