Отпуск на двоих. Эмили Генри

снятую в пятницу: лицо размыто, уличные фонари отбрасывают на одежду яркий оранжевый отблеск.

      «Ты злая», – написал он.

      «Это что, стоковое фото, которое ты сохранил ради подобных случаев?» – спросила я.

      «Нет, – ответил он. – Я сделал фото в пятницу».

      «Как-то ты поздно гуляешь по Линфилду, – заметила я. – Что там вообще открыто в такой час? Закусочная?»

      «Как выяснилось, если тебе исполнилось 21 год, в Линфилде полно развлечений, – ответил Алекс. – Я был в Бердисе».

      Бердис – это бар (и, как утверждается, «и гриль»), оформленный в тематике гольфа. Стоит он напротив моей старшей школы.

      «Бердис? – напечатала я. – Фу! Там же только учителя пьют!»

      Алекс незамедлительно прислал мне еще одну фотографию Лица Грустного Щеночка, но на этот раз хотя бы свежую: на ней он был в серой футболке, его взъерошенные волосы торчали во все стороны, а за спиной виднелась деревянная спинка кровати.

      Значит, он тоже сидит на кровати. И пишет мне. И когда он возился в своем классе, то не просто думал обо мне – он даже потрудился найти старый школьный альбом с моей фотографией.

      Я заулыбалась во весь рот. От восторга у меня шумело в голове. Удивительнейшим образом этот разговор ощущался совсем как самое начало нашей дружбы: когда каждая эсэмэска кажется самой смешной на свете, а каждый быстрый созвон превращается в полуторачасовую беседу – пусть мы и встречались всего пару дней назад. Я вдруг вспомнила, как в один из наших первых телефонных разговоров – задолго до того, как я начала считать Алекса своим лучшим другом – я сказала, что я ему перезвоню, потому что мне нужно отойти в туалет. Затем мы снова созвонились, проговорили еще час, и тут уже Алексу понадобилось сделать перерыв по той же причине.

      К тому моменту мне уже казалось глупым вешать трубку только для того, чтобы случайно не услышать журчание мочи в унитаз, поэтому я сказала, что он может не вешать трубку, если хочет. Алекс, конечно, предложением не воспользовался – ни тогда, ни после, – но я с тех пор часто писала прямо посреди разговора. С его разрешения, конечно.

      А теперь вот я сидела и глупо трогала его фотографию кончиками пальцев – словно каким-то образом я могла почувствовать его прямо через экран, словно сейчас мы окажемся ближе, чем мы были все эти два года. В квартире была я одна, и никто меня не видел, но чувствовала я себя все равно по-идиотски.

      «Шучу! – написала я. – Когда я в следующий раз приеду домой, нам нужно будет сходить надраться с миссис Лаутценхайзер».

      Даже не подумав, я отправила сообщение, и тут до меня дошло. Рот мгновенно пересох.

      Когда я в следующий раз приеду домой.

      Мы.

      Я, наверное, зашла слишком далеко? Звучало это так, будто мы должны провести время вместе, да?

      Алекс на это никак не отреагировал. Просто написал:

      «Лаутценхайзер стала трезвенницей. Еще она перешла в буддизм».

      Ни положительной реакции на мое предложение, ни отрицательной. Это побудило во мне желание немедленно добиться ответа.

      «Тогда,