Петербургский сыск. 1870 – 1874. Игорь Москвин

Дмитрич, – прошептал на ухо помощник, – здесь сестра убиенной проживает.

      Сестра Лукерьи была молодой девушкой лет семнадцати с толстой длиной косой и румянцем на щеках, только краснота глаз говорила, что недавно слезы текли по ее лицу.

      Путилин отвел девушку к единственному окну в небольшой комнате.

      – … Не хорошо после венчания они жили, – говорила девушка, смотря в глаза расспрашивающего, – прожили – то только месяц, а Егор совсем начал сестру изводить, все укорял, что, мол, порченной он ее взял, а она девицею была, простыня в крови после первой ночи, но он и слышать не хотел, последнее время твердил, что иди мол, не хочу с тобою жить, когда он ее увидел в непотребном виде с хозяином. Она только слезой в ответ умывалась, вот и провожать заставил, как будто не на неделю, а на долгие годы уходит. Не послушала бы она его, – по щекам потекли две соленые полоски.

      – Значит, жизни не давал сестре, а почему она согласилась на венчание?

      – Так он непьющий, с руками, а что бабе надо, чтобы мужик достаток в дом приносил, а там и слюбится, – отерла рукавом слезы. – Не век же в одиночестве, да и детишек она любила, – слезы высохли и блеснули глаза.

      – Если она девицей была, что же сразу связалась после замужества с хозяином?

      Сестра помолчала и ответила:

      – Так ведь Егор снова спутался с Аграфеной, клялся Лукерье до венчания, что из сердца вырвал, ан нет. Мешала сестра Аграфене, мешала.

      – Хорошо, – кивнул Путилин.

      – Пока Вы с сестрою беседовали, – произнёс помощник, когда спускались по лестнице, – я с кухаркой господина Одинцова. Интересное мне рассказала.

      – Веди, – только и произнёс Иван Дмитриевич.

      На большой кухне маленькая толстая кухарка терялась среди двух печей, в руках теребила белое бумажное полотенце.

      – Расскажи господину Путилину, что мне говорила.

      – Я– то что, – звучал приятный мелодичный голос, – с утра, как приступила Аграфена к работе, я несколько раз ходила в гладильню, а она в большом волнении, точно помешалась. Не раз за утро у меня, да и не только у меня спрашивала, не видели ли сегодня Лукерью. Она не пришла с утра, как всегда. Потом уж спрашивать начала, не выловили ли утопленницу из речки.

      – Сама спрашивала?

      – Сама, только потом, когда Лукерью в часть повезли, и мы узнали об утопшей, Аграфена спокойной стала, даже бровью не повела, словно заранее знала о смерти. Я же возьми и скажи: «Не ты ли с Егором утопили?». Она и отпираться не стала, видела, говорит, как Егор ее у воды тискал.

      – Занятно, – произнёс Иван Дмитриевич, – значит, Егор помог жене.

      – Он, окаянный, он, – кивала кухарка, – как оженились, так ей, бедняжке, и житья не стало, ведь только с месяц она к нему переехала.

      Вышли на улицу.

      – Теперь покажи– ка мне, – сказал Путилин, – где дом Этингера и где найдено было тело.

      – Хорошо.

      Иван Дмитриевич шел молча. Только считал шаги. Оказалось,