Петербургский сыск. 1870 – 1874. Игорь Москвин

к трупу Прасковьи, опять вернулся к кровати девочки. Нахмурился, почесывая щеку.

      – Вполне, может, быть, вполне, хотя… – и направился к выходу из комнаты.

      У двери стоял Жуков. Он не решился мешать начальнику, а еще более его испугал смотрящий среди кровавого месива на лице глаз Прасковьи. Казалось, он молил, чтобы сыскные агенты нашли злодея, покусившегося на жизни несчастных женщин.

      Уже у двери Иван Дмитриевич обернулся и осмотрел комнату внимательным взглядом. В комнате не было беспорядка, обычно остающегося после вора, которому помешали хозяева. все вроде бы стояло на своих местах.

      «Значит, залез кто—то свой, знавший где, что может лежать, – мелькнуло в голове и засело занозой. – значит, свой. Надо бы мужа проверить, хотя… Здесь что—то не сходится? Своих детей, что ли?»

      – Иван Дмитрич, – произнёс почти шепотом, видимо, боялся нарушить смертельный покой Жуков, – там Шамов, будете его расспрашивать?

      – Непременно. Миша, непременно, – сказал, не выходя из задумчивости, – каков он из себя?

      – Маленький, щуплый, лет двадцати с гаком.

      – Ладно, Миша, пошли, – и с иронией добавил, – расспрашивать твоего Шамова.

      Луке Шамову была двадцать два, в этом Жуков не ошибся. Он на самом деле оказался невысокого роста, слегка сутулился и, казался из—за этого ниже ростом. Ивану Дмитриевичу сразу не понравились бегающие глаза трактирного слуги, словно он напакостил и теперь боится, чтобы не вышло наружу.

      У открытой двери в комнату Шамова стоял полицейский. Сам же хозяин сидел на незастеленной кровати, сложив руки на коленях и смотрел в одну точку, словно был занят размышлениями о чем—то важном и одному ему ведомом, когда вошел Иван Дмитриевич, Лука сразу в нем определил самого главного, хотя на 3 участке Спасской части главнее его благородия господина Галатова быть не могло.

      Шамов чуть ли не вдвое сложился и, смотря взглядом преданной собаки, смотрел на Путилина откуда—то снизу с едкой улыбкой на бледных губах.

      – Здравствуй, Шамов! – Ивану Дмитриевичу никогда не нравились вот такие субъекты, в глаза улыбающиеся и стремившиеся угодить во всем, но стоит повернуться к ним спиной, а еще лучше не поворачиваться.

      – Здравия желаем, Ваше Превосходительство!

      «Что им так „Превосходительство“ хочется мне приклеить? Далеко еще!»

      Путилин осмотрелся. Комната была небольшой, что в длину, что в ширину, сажень с аршином. Веяло уютом, кровать, правда, сейчас не застеленная, сундук, деревянная табуретка возле стола.

      – Давно в столице?

      – Третий год.

      – Да, садись, – махнул рукой Путилин, – меня тоже ноги не держат, – и опустился на табурет, – тебе—то после той крови, – он кивнул куда—то за спину, – не сладко. Видно. Перед глазами хозяйка и стоит?

      – Ваша правда, – Лука вслед за начальником сыскной полиции присел на край кровати, словно птица на ветку, – не перенесть такого. – он перекрестился. – чур меня от такой беды. Бедный Иван Палыч, как бы разума не лишился