Мой год с Сэлинджером. Джоанна Рэйкофф

на снегопад.

      – Предчувствие, – объяснил он.

      Я кивнула. Дона по-прежнему не было дома.

      В пять часов вечера зазвонил телефон, и я, вздрогнув, очнулась от своих мрачных размышлений.

      – Эй, привет, как дела? – раздался в трубке низкий голос Дона. – Как работа?

      Он произнес последнее слово с усмешкой, как будто я не по-настоящему устроилась на работу, а играла во взрослую работающую девушку. Дон считал настоящей работой работу на стройке, металлозаводе, труд уборщицы. Дон был социалистом.

      На первом свидании мы ужинали в итальянском ресторане с огромной коллекцией часов на авеню Эй, который Дон выбрал из-за близости к книжному магазину социалистической направленности, где он работал. В тот раз он как раз закончил смену и сообщил мне об этом сразу, сев напротив.

      – Погоди, – спросила я, пока мы ждали наши макароны, – а вы, современные социалисты, неужели верите, что сможете свергнуть федеральное правительство?

      Дон покрутил вино в бокале, сделал маленький глоточек и поморщился:

      – Нет, то есть да, некоторые верят. Но большинство нет.

      – Тогда в чем смысл вашей партии?

      Мне правда было интересно. В 1930-е годы моя бабушка баллотировалась в Сенат от социалистической партии, а двоюродного дядю застрелили во время профсоюзных беспорядков у Форвард-билдинг на Бродвее. К отцу явились из ФБР, когда тот записался добровольцем на войну в Корее. Но никто из моих близких не говорил о политике. 1950-е поумерили их пыл[12].

      – Чем вы занимаетесь, кроме книготорговли? – спросила я немного погодя.

      – Ведем просветительскую деятельность. Рассказываем о классовом обществе. Боремся с материализмом. Сотрудничаем с профсоюзами и помогаем рабочим создавать свои организации. – Потом Дон вдруг взял меня за руку, и его голос, и без того гортанно-низкий, бархатный, стал еще ниже. – Мы предлагаем альтернативу… Альтернативу всему этому. Мы смотрим на мир иначе.

      Сейчас я слышала этот низкий, тягучий голос в трубке. Дон говорил с хрипотцой, как заядлый курильщик, хотя не курил и терпеть не мог курильщиков.

      – Послушай, – предложил он, – давай после работы встретимся в «Эль». – «Эль» – так называлось кафе в Вильямсбурге. Дон сделал его своей вечерней резиденцией: сидел там, писал в дневнике и пил столько кофе, что у него начинала дергаться нога. – Я говорил с агентом по недвижимости, и тот подобрал нам квартирку.

      – Нам? – удивилась я. Мы с Доном познакомились всего пару месяцев назад. У меня был бойфренд в Калифорнии, к которому я планировала переехать когда-нибудь… в далеком будущем. – Нам квартирку?

      – Нам, – уверенно ответил парень. – Ты, что ли, не слышала это слово? Нам – значит, мне и тебе, – подчеркнуто медленно проговорил он.

      Начальница ушла ровно в пять, коротко махнув мне на прощание.

      – Не задерживайся допоздна, – бросила она, уходя.

      Я все еще печатала с микрокассет. Диктофон тихонько жужжал. Через несколько минут вышел Хью в свитере и пуховике.

      – Иди домой, – сказал он, – ты уже много сегодня

12

Имеется в виду эпоха маккартизма в США, когда за любую связь с коммунистической партией и Советским Союзом гражданин мог быть подвергнут политическим репрессиям.