Кошмары. Ганс Гейнц Эверс

бедное животное до пены, а по возвращении принимал холодную ванну и ложился немного отдохнуть перед ужином.

      Как-то раз я отправился на подобный «выпас» несколько раньше обычного и в замок вернулся как раз ко времени чаепития. Идя принять ванну, я столкнулся с леди Синтией.

      – Когда закончите, – сказала она, – приходите, в башне вас ждет чай.

      На мне было только кимоно.

      – Мне нужно сперва одеться, – ответил я.

      – Приходите так.

      Я забрался в ванну, пустил воду и, управившись за считаные минуты, уже вскоре шагал в сторону ее покоев. Леди Синтия сидела на диване с уже знакомой книжицей в руке – ее она отложила в сторону, когда я вошел. Она, как и я, была в халате – в чудесном кимоно пурпурного цвета, расшитом изумрудно-золотыми цветами. Она налила мне чаю и намазала маслом тосты, ни слова не говоря. Я сжевал подношение, чуть не подавившись, и залпом выпил горячий чай, ощущая, как весь трясусь, прямо-таки хожу ходуном. И вот из глаз моих брызнули слезы. Я опустился на пол, взял ее за руки и прижался головой к ее коленям. Она не стала отстранять меня.

      Наконец леди Синтия встала:

      – Можете делать со мной все, что хотите, но вы не должны говорить ни слова. Ни слова, слышите, ни единого словечка!

      Я не понял, что она имела в виду, но поднялся и кивнул. Она медленно подступила к узкому окну. Я не мог взять в толк, что мне делать, и в конце концов молча приблизился к ней.

      Я стоял в нерешительности, не шевелясь и не говоря, слушая ее легкое дыхание. Кое-как набравшись смелости, я подался вперед и коснулся губами шеи. Коснулся легонько – так бабочка проходится крылом; но по всему телу леди Синтии прошла легкая дрожь – она меня почувствовала. Тогда я начал целовать ее плечи, ароматные волосы, ушные раковины изысканной лепки – нежно, мягко, трепетно, еле касаясь губами и не переставая смущаться, как юнец. Наши пальцы сплелись. С ее губ сорвался вздох и растворился в вечернем воздухе. У меня перед глазами стояли высокие деревья, я слышал пение позднего соловья.

      Я закрыл глаза. Наши тела не разделяло ничего, кроме пары легковесных шелковых накидок. Я глубоко вздохнул – и услышал, как она дышит. Мое тело дрожало до самых пальцев ног, и я почувствовал, как и сама леди Синтия трепещет в моих руках.

      Теперь мы оба дышали хрипло, прерывисто; от ее тела исходил буквально осязаемый жар. Она схватила меня за руки, прижала мои ладони к своей груди.

      И тогда я обхватил ее обеими руками, крепко притянул к себе. Я крепко держал ее – не знаю, как долго…

      Наконец нас разняло. Она, чуть не падая, безвольной куклой повисла у меня на руках, но потом встрепенулась.

      – Иди, – тихо сказала она.

      Я не смел ослушаться этого приказа. Отпустив ее, я на цыпочках удалился прочь.

      В тот вечер я больше не видел ее; на ночной трапезе я присутствовал один.

      Что-то важное произошло… но я не мог дать этому имя. Я был тогда очень глуп.

      На другое утро я ждал ее у часовни. Леди Синтия кивнула мне, входя внутрь. Она опустилась на колени и молилась,