Кошмары. Ганс Гейнц Эверс

на волне читательской любви ко всему ужасному и мрачному – ждал Эверса в 1990-х; вот, к примеру, что пишет о «Паучихе» редактор фэнзина «MAD LAB» Владимир Шелухин: «В самой прозаической обстановке, не проливая ни капли крови, без нажима, приоткрывая свои карты в самом начале и играя без ухищрений, автор незаметно заманивает нас в паутину поначалу неощутимого, но оттого еще более странного зла, перед которым человек бессилен. Неспешное, какое-то сонное даже течение дней, скрупулезно отраженное дневником последней жертвы, усыпляет нас, знающих и понимающих куда больше беспечного студента-медика». Но с тех лет раз за разом переиздавалась лишь «Альрауна» в достаточно вольном переложении Михаила Кадиша (1912). Настоящее издание призвано исправить ситуацию и напомнить о невиданной силе Эверса – мастера короткой формы.

      Его произведения способны «выстрелить» до сих пор – помимо самих сюжетов, есть в них и многослойные подтексты для тех, кто хочет их открыть. Для Эверса форма была маской содержания, которое он хотел донести, – маской разной степени непрозрачности. По его мнению, и физическое тело также было маской истинного, внутреннего «я». Как писал Ханс Эверс в своем раннем дневнике: «Как я счастлив, когда могу заставить людей поверить, что я холодный, жестокий и циничный; я всегда думаю: это мне подходит! Но все это – просто жалкая ложь».

Григорий Шокин

      Кошмары

Nachtmahr1922

      Казнь Дамьена

      …Поэтому я верю, что ощущения содержат нечто большее, чем воображают себе философы. Они – не просто пустое восприятие определенных впечатлений, рожденных в мозгу; ощущения не только дают душе представления о вещах, но также действительно представляют объекты, которые существуют вне души, хотя невозможно понять, как это происходит на самом деле.

      Леонард Эйлер.

      Письма немецкой принцессе. Т. II, с. 68

      Они сидели в вестибюле санатория, развалившись в кожаных креслах, и курили. Из танцевального зала неслась музыка.

      Эрхард достал часы и зевнул.

      – Час поздний, – заметил он, – и пора бы им уже закончить.

      В этот момент к ним подошел молодой барон Гредель.

      – Я помолвлен, господа! – возвестил он.

      – С Эвелин Кещендорф? – спросил толстый доктор Хандл. – Быстро вы!

      – Поздравляю, кузен! – воскликнул Аттемс. – Телеграфируй мамочке.

      Но Бринкен сказал:

      – Осторожно, мой мальчик! У нее губы типичной англичанки – плотно сжатые, и ни намека на чувственность!

      Красавец Гредель кивнул:

      – Ее мать родом из Англии.

      – А я и не сомневался, – сказал Бринкен. – Вы играете с огнем, юноша!

      Но барон не слушал. Он поставил на стол бокал и побежал танцевать.

      – Вы не любите англичанок? – спросил Эрхард.

      Доктор Хандл захохотал:

      – Разве вы не знаете? Он терпеть не может женщин с происхождением и положением в обществе, особенно англичанок! Ему по душе только глупые и дородные бабы, знающие от силы пару человеческих слов, – коровы да гусыни!

      – Aimer les femmes