Эмиграция, тень у огня. Дина Рубина

щеку рукой. После этих слов он задумался, видно прикидывая, что дальше-то по этому поводу сказать и стоит ли вообще продолжать… Потом решил, что – стоит, и добавил: – Он был самым главным в метро…

      – Лазарем Кагановичем? – невозмутимо спросила Рита, не повернув головы от дисплея.

      – Нет, зачем… Его зовут Володей…

      Возник Христианский с толстенной рукописью в руках и сказал мне:

      – Вот, получите. Это произведение вы должны вылизать до последней буковки, сделать из него «Войну и мир».

      – А что это? – спросила я.

      – Бред сивой кобылы, и очень увлекательный, просто детектив. Риточка, – позвал он, – вы не находите, что Мара очень увлекательно врет?

      – Пожалуй, – помолчав, отозвалась Рита, – но темна, как шаман в Якутии.

      – А кто такая Мара? – спросила я.

      Из Ритиной кабинки выглянул удивленный Фима Пушман – поглядеть на меня.

      – Вы что – не слыхали о Маре Друк? Это известная отказница.

      Тут Яша, приревновав Фиму к биографии Мары, сам начал рассказывать историю чудесного избавления семейства Мары Друк на личном вертолете миллионера Буммера, то и дело вставляя свое «но не за то боролись», хотя можно предположить, что десять лет сидевшая в отказе Мара боролась именно за то.

      Впрочем, биография Мары занимала его недолго; его охотничий интерес переключился на вечную, тупо покорную дичь, Фиму Пушмана.

      – А скажите-ка, Пушман, конгрессмен вы мой, – поигрывая пальцами по ремням портупеи (так пианист бегло пробует клавиатуру), начал Яша, – правда ли, что в городе Горьком особенным успехом у населения пользовались ваши праздничные снимки покойников в гробу?

      – Они не были покойниками! – встрепенулся Фима.

      – Я и говорю: живой человек выглядит в гробу привлекательней, чем дохлый, это вы неплохо придумали. И хорошо шел клиент?

      – Я профессионал! – с вызовом ответил Фима, уже почуявший, что Христианский взялся за свое. – Клиенты моей работой были довольны.

      – Конечно! – в упоении заорал Христианский, закатывая глаза. – Я ни в коем случае не умаляю вашего профессионализма! Просто мне интересно, платил-то кто: родственники усопшего или сам покойный?

      – Платил покойник, – скромно подтвердил Фима и, запоздало осознав Яшино коварство, отчаянно восклик- нул: – Но он был живой!

      На какое-то мгновение этот запредельный бред показался мне диалогом из пьески авангардного драматурга.

      Вдруг в своей кабинке захохотала Катька. Будучи от природы гораздо сообразительней, чем я, она и поняла все быстрее: талантливый фотограф Фима Пушман сумел поставить на твердые рельсы обычай рабочих масс города Горького фотографироваться всей семьей с дорогим усопшим в гробу. И многих потенциальных усопших он уговаривал сняться заранее в кругу семьи, пока смерть не исказила дорогие черты.

      – Брось, – сказала я позже Катьке, – ни за что не поверю! Этого просто не могло быть!

      – Почему? –