Оставаться сумасшедшей?. Ирина Александровна Рычкова

там вдвоем. Даже так оно было свободным. Мать хмыкнула, но тут же прикрыла рот кончиками повязанного платка. Она всегда в нем ходила. Даже казалось, что родилась прямо в нем и фартуке.

      – Ладно, скидывайте, подошью вам платья.

      Шить мама не умела. Она складывала пополам материю, вырезала отверстия для рук и головы и прошивала по швам, мало-мальски обрабатывая горловину и проймы. Возможно, поэтому Маша сама взялась за шитье. Когда училась в четвертом классе, попросила отца купить ткань и тайно от матери (непонятно, почему, но она отрицала всякую инициативу, не от нее исходившую), вручную сшила себе сарафан. Подружки ахнули, увидев его: «Как красиво! Мы такой же хотим!». Показала сарафан и дома. Мать промолчала, а отец попросил жену отдать Маше швейную машинку, которая за ненадобностью пылилась под вышитой салфеткой.

      – Ишо че! – заругалась жена. – Сломает.

      – Сломает – починю. Отдай девке машинку!

      До семидесяти лет шила Мария, пока четыре операции на глазах не перенесла. Машинки менялись, мастерство оттачивалось. В советское время всеобщего дефицита она шила вечерние платья «в люди» и себе, демисезонные пальто сыновьям, даже тулупы, постельное белье, халаты… Шила продавцам в магазинах за возможность купить продукты питания без очереди – колбасу, курицу, масло, туалетную бумагу, сгущенное молоко и кофе, а иногда и конфеты.

      – Как не стыдно!.. – отчитывала Галю какая-то тетенька в Александровском саду. – Она такая маленькая, худенькая, а ты с ней так!

      Тетенька подошла к всхлипывающей Маше, погладила ее по голове и сказала, указывая на куст: «Вон она где сидит! Не плачь». И вытерла чистым носовым платком ее узенькое личико, опухшее от слез, с размазанной грязью.

      Галя встала из-за куста, красная от стыда. Между опухшими веками Маши сверкнуло такое счастье, что тетенька перестала ругать ее старшую сестру и ушла.

      Мария вспоминала об этом каждый день. Евгения знала все наизусть, до каждый паузы, но слушала. Вначале ее это раздражало, но потом, видя, что Мария прямо-таки купается в воспоминаниях, слушала, не перебивая и не отвлекаясь на свои бытовые дела. Она все еще надеялась на то, что Марии станет лучше, что болезнь хотя бы остановится.

      Гроб сесь

      Маленькую Машу остановил свисток милиционера на Красной площади. Она пошла искать старшую сестру, которая куда-то убежала с подружками. Маша догадывалась, что они могли пойти в Александровский сад или в Мавзолей к Ленину. Вот она решительно и направилась туда. Дорогу знала хорошо. Каждый день там играли. Жили недалеко от Кремля.

      – Девочка, ты почему одна?

      Милиционер был высокого роста. Девочка, чтобы взглянуть на него, так запрокинула головку, что даже пошатнулась.

      – Я больсая, – пытаясь удержать равновесие, ответила Маша.

      – Сколько тебе лет, большая?

      – Четыре.

      – Где ты живешь?

      – Улица Пусесьная, дом два, гроб сесь, – без запинки ответила девочка заученный адрес.

      – Какой… гроб? – переспросил милиционер.

      – Сесь, – невозмутимо повторила