Не потерять человека. Георгий Вайнер

Чаплицкий. – Баба несчастная.

      Колыванов замолчал, опустил голову.

      К столу подошел Федор Муратов, наклонился к Чаплицкому:

      – Петр Сигизмундович, извольте пожаловать в кабинет, ждет вас брат Тиша.

      Чаплицкий добро засмеялся, хлопнул по плечу Колыванова:

      – Не тужите, поручик, все еще будет в порядке. Сейчас вас накормят, дадут выпить, отогрейтесь, а потом вместе пойдем отсюда… – Он встал, велел Муратову: – Федечка, приласкай моего друга…

      Когда отошли на несколько шагов, Чаплицкий быстро шепнул трактирщику:

      – Какой-нибудь варнак у вас найдется?

      Муратов склонил голову:

      – Завсегда под рукой, Петр Сигизмундович.

      – Тогда, Федя, с этим… «другом» моим… Закончи. Совсем… Понял?

      – Понял!

      Они вошли в заднюю комнату трактира – «кабинет», – где их встретил с распростертыми объятиями Тихон Муратов:

      – Дорогим гостям честь и место!

      Чаплицкий, обнимая хозяина, сказал Берсу:

      – Знакомьтесь, ротмистр. Это мой друг, советчик и верный помощник Тихон Савельевич Муратов. – И обернулся к Тихону: – Что, Тиша, плохо живем?

      – Хуже некуда, Петр Сигизмундович. Голодуют людишки шибко, до края дошли.

      Чаплицкий бросил насмешливо:

      – А тебе их, Тиша, жалко?

      Муратов с жаром возразил:

      – He-е! Чего их жалеть! Это им только помстилось, будто все – всем стадом, значит, – могут сладко есть да пить. Не было так никогда и не будет. Звереют они, однако. Боюсь, конец нам всем, ежли избавление не придет.

      – Вот я и пришел, чтобы мы вместе приблизили час избавления, – серьезно сказал Чаплицкий.

      – Мы с братом всегда готовые, – твердо заверил Тихон.

      Чаплицкий остро сощурился:

      – И в случае беды Чека не испугаешься?

      Тихон махнул рукой:

      – Э, пустое… В Писании сказано: «Не по своей воле ты создан, не по своей воле ты родился, не по своей воле ты живешь, не по своей воле и помрешь…»

      Тихон истово, торжественно перекрестился, глядя на угол, где раньше висели образа.

      Чаплицкий встал, обнял его, троекратно расцеловал. Подумал, сказал:

      – Большевички, Тихон, хотят, как говорили древние люди, «агнаэ эт игнис интердикцио, хок эст эксилиум» – запретить нам пользоваться огнем и водой…

      – Это как? – не понял Тихон.

      – Ну, изгнать нас. А еще лучше – совсем изничтожить. Только хрен у них это получится. Так что, давай к делу, Тиша.

      – Слушаю, Петр Сигизмундович!

      – У тебя здесь место людное, на юру, много людей шастает. Место – лучше не надо! Здесь у нас будет и штаб, и арсенал, и сборный пункт верным людям.

      – А что мыслишь себе, Петр Сигизмундович?

      – А мыслю я вот что. Среди людишек – голод, тоска, брожение. За весну-лето дожуют остатки продовольствия, уже и гуляша из тюленины не получишь – ни за какие деньги. Так, нет?

      – Так точно.

      – Ну, вот большевики и хотят морским проходом пригнать сюда сибирский хлебушко. Если мы им это поломаем,