Воспоминания террориста. С предисловием Николая Старикова. Борис Савинков

душою человека. Своей молчаливостью он напоминал Боришанского, своим уверенным и спокойным голосом – Швейцера, а своим открытым и смелым взглядом – Сазонова. Но в его улыбке было что-то свое, привлекательное и нежное. За его внешнею угрюмостью чувствовалось большое и любящее сердце.

      Вечером 14 июля мы встретились со Швейцером в театре «Буфф». В эту ночь ему предстояла работа – снова зарядить все четыре бомбы: три по шесть фунтов и одну в двенадцать.

      Такую большую бомбу решено было сделать потому, что изготовленный Швейцером из русского материала динамит значительно уступал в силе заграничному. Швейцер был, как всегда, очень спокоен, но против обыкновения спросил бутылку вина.

      – Я боюсь за Сикорского, – сказал он, взглядывая на сцену.

      – Чего вы боитесь?

      – Я боюсь, что он не сумеет утопить свою бомбу.

      – Как же быть?

      Швейцер пожал плечами:

      – По-моему, никак.

      – А если его арестуют?

      – Что же делать?.. Не можем же мы из-за него одного рисковать многими! Мне нетрудно разрядить бомбы, но, значит, опять для передачи их вводить извозчиков, да и вообще, если будет успех, по-моему, оставшиеся метальщики должны сейчас же уехать из Петербурга, а не ждать передачи.

      Швейцер говорил спокойно и твердо, и то, чтó он говорил, было справедливо: невозможно было из-за Сикорского ставить опять всю организацию под риск.

      Прощаясь, он спросил:

      – А Сикорский знает, где топить?

      Я сказал, что не только знает, но я даже просил Боришанского показать ему место.

      Тогда Швейцер уверенно сказал:

      – Ну, значит, утопит.

      У ворот сада он вдруг обернулся ко мне:

      – А вы верите в удачу?

      – Конечно.

      – А я знаю: завтра Плеве будет убит.

      – Знаете?

      – Знаю.

      И он смеясь протянул мне руку.

      – Прощайте. Завтра в девять утра.

      Х

      15 июля, между 8 и 9 часами утра, я встретил на Николаевском вокзале Сазонова и на Варшавском – Каляева. Они были одеты так же, как и неделю назад: Сазонов – железнодорожным служащим, Каляев – швейцаром. Со следующим поездом с того же Варшавского вокзала приехали из Двинска, где они жили последние дни, Боришанский и Сикорский. Пока я встречал товарищей, Дулебов у себя на дворе запряг лошадь и приехал к «Северной» гостинице, где жил тогда Швейцер. Швейцер сел в его пролетку и к началу десятого часа роздал бомбы в установленном месте – на Офицерской и Торговой улицах за Мариинским театром. Самая большая, двенадцатифунтовая, бомба предназначалась Сазонову. Она была цилиндрической формы, завернута в газетную бумагу и перевязана шнурком. Бомба Каляева была обернута в платок. Каляев и Сазонов не скрывали своих снарядов. Они несли их открыто в руках. Боришанский и Сикорский спрятали свои бомбы под плащи.

      Передача на этот раз прошла в образцовом порядке.