Воспоминания террориста. С предисловием Николая Старикова. Борис Савинков

нашей организации, но хорошо известный Боришанскому. Он давно как особенной чести просил дозволить ему участвовать в покушении на Плеве.

      Азеф снова уехал, назначив после покушения свидание в Вильно. Квартира на улице Жуковского была окончательно ликвидирована: Ивановская уехала к Азефу, Бриллиант, несмотря на свои протесты, – в Харьков. В Петербурге остались только оба извозчика – Мацеевский и Дулебов, Швейцер, я и метальщики – Сазонов и Каляев. Последние тоже должны были уехать и вернуться в Петербург только 8 июля. За несколько дней до их отъезда я назначил свидание Каляеву на Смоленском кладбище. Он пришел туда еще в своем платье папиросника: в рубашке, картузе и высоких сапогах. Мы оба были уверены, что говорим в последний раз: Каляев не сомневался, что и ему, как Сазонову, придется бросить снаряд.

      Мы сидели на чьей-то заросшей мохом могиле. Он говорил своим звучным голосом с польским акцентом:

      – Ну слава богу: вот и конец… Меня огорчает одно – почему не мне, а Егору первое место… Неужели Валентин думает, что я не справился бы один?

      Я сказал ему, что второе место не менее, если не более, ответственно, чем первое, и что требуется большая отвага и хладнокровие, чтобы оценить после взрыва момент и решить, нужно ли бросать свою бомбу или нет. Он неохотно слушал меня.

      – Да, конечно… А все-таки… Как ты думаешь, будет удача? – вдруг повернулся он всем телом ко мне.

      – Конечно, будет.

      – Я тоже уверен, что будет.

      Он помолчал.

      – А нелегко папиросником… Вот N. N. (Речь шла о товарище, недолго пробывшем в нашей организации) не выдержал, и не удивительно… Только, знаешь, нужно к нам принимать людей таких, которые могут все… Вот как Егор…

      Он с любовью заговорил о Сазонове:

      – Ты знаешь, я таких людей, как он, еще не видал… Такой любви в сердце, такой отваги, такой силы душевной… А Покотилов, а Алексей…

      Он опять помолчал.

      – Вот не дожил Алексей… Послушай, какое счастье, если будет удача… Довольно им царствовать… Довольно… Если бы ты знал, как я ненавижу их… Но что Плеве! Нужно убить царя…

      Дня за три до 8 июля в Петербург приехал Лейба Вульфович Сикорский, или, как мы называли его, Леон. Сикорскому было всего 20 лет, он плохо говорил по-русски и, видимо, с трудом ориентировался в Петербурге. Боришанский, как нянька, ходил за ним, покупал ему морской плащ, под которым удобно было скрыть бомбу, давал советы и указания. Но Сикорский все-таки робел и, увидев впервые меня, покраснел, как кумач.

      – Это очень большая честь для меня, – сказал он, – что я в Боевой организации и что Плеве… Я очень давно хотел этого.

      Он замолчал. Молчал и Боришанский, с улыбкой глядя на него и как бы гордясь своим учеником. Сикорскому нужны были деньги на покупку плаща и платья. Я дал ему сто рублей.

      – Вот, купите костюм.

      Он покраснел еще гуще.

      – Сто рублей! Я никогда не имел в руках столько денег…

      Мне он