Воспоминания террориста. С предисловием Николая Старикова. Борис Савинков

не нужен. Если можно добежать до лошадей, значит, можно добежать и до кареты, – значит, можно бросить бомбу и под карету или в окно. Тогда, пожалуй, справится и один.

      На таком решении Азеф и остановился. Было решено также, что Каляев и Сазонов примут участие в покушении в качестве метальщиков.

      – После одного из этих совещаний я пошел гулять с Сазоновым по Москве. Мы долго бродили по городу и наконец присели на скамейке у храма Христа Спасителя, в сквере. Был солнечный день, блестели на солнце церкви. Мы долго молчали. Наконец я сказал:

      – Вот, вы пойдете и наверно не вернетесь…

      Сазонов не отвечал, и лицо его было такое же, как всегда: молодое, смелое и открытое.

      – Скажите, – продолжал я, – как вы думаете, что будем мы чувствовать после… после убийства?

      Он не задумываясь ответил:

      – Гордость и радость.

      – Только?

      – Конечно, только.

      И тот же Сазонов впоследствии мне писал с каторги: «Сознание греха никогда не покидало меня». К гордости и радости примешалось еще другое, нам тогда неизвестное, чувство.

      Из Москвы Азеф и Сазонов уехали на Волгу, а я и Каляев вернулись в Петербург. На Николаевском вокзале, перед самым отходом поезда, на перроне, я заметил широкую, мускулистую фигуру Швейцера. Я окликнул его. Через минуту он вошел ко мне в вагон, положил в сетку свой багаж, и мы вышли с ним в коридор.

      – Как дела?

      Я рассказал, что наблюдение закончено, и передал решение московского совещания. Он сдержанно улыбнулся:

      – Ну и у меня все готово.

      – Вы привезли динамит?

      – Больше пуда.

      – Где же он?

      Он кивнул на вагон.

      – В сетке?

      – Да, в сетке. Если взорвет – не услышим: нас с вами первых взорвет.

      Он был, как всегда, очень сдержан и говорил мало. Но было видно, что он рад и тому, что так скоро и хорошо исполнил свою трудную задачу, и тому, что наблюдение закончено, и тому, что мы наконец приступаем к покушению.

      По приезде в Петербург, я не вернулся на нашу квартиру, а поселился в Сестрорецке по паспорту Константина Чернецкого. На 8 июля было назначено покушение. Необходимо было еще раз проверить поездку Плеве к царю и условиться между собою о многочисленных мелочах.

      В Сестрорецк ко мне приехала Дора Бриллиант. Мы ушли с нею в глубь парка, далеко от публики и оркестра. Она казалась смущенной и долго молчала, глядя прямо перед собою своими черными опечаленными глазами.

      – Веньямин!

      – Что?

      – Я хотела вот что сказать…

      Она остановилась, как бы не решаясь окончить фразу.

      – Я хотела… Я хотела еще раз просить, чтоб мне дали бомбу.

      – Вам? Бомбу?

      – Я тоже хочу участвовать в покушении.

      – Послушайте, Дора…

      – Нет, не говорите… Я так хочу… Я должна умереть.

      Я старался ее успокоить, старался доказать ей,