Оренбургский платок. Анатолий Санжаровский

смотрите! – Михаил в гордости сшагнул в сторону. – Вот, мамань, моя Нюронька!

      Всхожу я на крыльцо, будто чужеземица. Не смею всего. Глаз не подыму.

      Мать:

      – А батюшки!.. А миленька!.. А роднýшка!.. А ты ж вся дрожишь… А ты ж, чай, наскрозь вся прозамёрзла?!

      Не знаю, что и сказать.

      Обнялись, расцеловались… Заплакали…

      Ведут в дом.

      Куда я ни пошлю глаз – на лавку, на печку, на полати, – отовсюдушки грейко светят солнышками светлые ребячьи рожицы.

      – А ты, роднушка, – ведёт на ум свекровь, – не гляди на них. У нас в дому двенадцать носов и всяк чихает.

      Да-а… Стало, врал Михаил…

      Плёл, один одним у отца-матери. Одиный! Вот, мол, трое нас. А вышло, не хватает до чёртовой дюжины одной дуры несолёной. Так вот же съявилась. Всеполный теперь комплектишко!

      Дали мне валенки.

      Велели наскорей забираться на лежницу[85].

      Обняла я трубу. Реву:

      – Оха, мамынька ты моя родная! Оха да жёлтинска! Да куда ж меня завезли-та? Да куда ж да попалась-та я?..

      – Нюронька! Ну чего ты, ей-бо, расслезилась? – шепчет в ухо Михаил. – Не надо бы, а?.. Ну чё ж тепере, пра, делать? Не ворочаться же… Всенадобно, Нюронька, со всей дорогой душой к нашему к обчеству приклоняться… Ну… Надь ладниться… Слышь, сродничи, соседи валом валят. Полна коробонька нажалась народушку. Привёз Блинов невесту со стороны! Глаза горят на молоду поглядеть-ка…

      10

      Сама испекла пирожок, сама и кушай.

      Попервости я быковала. Не соглашалась идти под Михаилову фамилию.

      Серчал он:

      – Тогда и не жона как будешь… Жона должна таскать мужнину фамильность.

      Время пообломало мою гордыню.

      Навприконец отступила я на попятный дворок.

      Пошли мы в загс. Записались.

      Выдали нам регистрированную бумажку.

      По дороге назад я спросила, когда венчаться пойдём.

      А Михаил со смешком и отколи штуку:

      – Иди венчайся одиначкой. А я – господин Товарисч Комсомол! Я венчаться не буду.

      Прямо оглоушил. Как обухом старой корове меж тупых рогов. Стала я посередь дороги и шагу не могу ни взад, ни вперёд подать. Будто вкопало по колени. Не то что мизинцем пни, дунь – паду.

      А он, лихобес, руки за голову и ну бить дробца. И ну этаким чертоплясом вкруг меня кружить с приговорками:

      Эх, тюх – тюх – тю!

      Голова в дяхтю,

      Руки – ноги в кисялю –

      Свою милку весялю!..

      Эха, яблочко

      Сбоку верчено.

      С комсомольцем живу

      И не венчана!..

      Я плясала, топала,

      Искала себе сокола.

      Думала, он далеко,

      Оказалось – около!

      Сгрёб с себя кепку, припнул к груди в поклоне – это я, соколок-найдёныш! – и в полной отчайке хлоп кепкой плашмя оземь.

      И дале за своё:

      У милёнка у мово

      Поговорочка на о.

      Он

85

Лежница – лежанка на печи.