Полуночное сияние звезд. Лева Воробейчик

вынудил меня тогда вступить в небольшую коммерческую организацию, собранную под эгидой Духовной Обороны. Название я, если честно, не могу никак вспомнить, но и не нужно тебе этого, ведь так? Важно, что и там я, как ожидалось, не занял никакого важного положения, и лишь обязан был появляться и слушать, слушать, слушать… Про равноправие, терпимость, многопартийность, опять равноправие… Дорогая моя, я надеюсь, ты не входила в подобные организации? Я очень надеюсь, что нет. А потом были будни. Школа, успевшая испариться уже к тому времени из моей памяти и вечера и ночи, проведенные на заводе, перетекающие в новые дни. Долгие, черные, густые из-за дыма текстильной фабрики, дыма, которого я ненавидел, которым приходилось дышать, чуя его даже дома, засыпая… Я работал тогда подолгу, помногу, как в последний раз в своей жизни, Оливия. Не потому, что я нуждался в деньгах, которые мне, по сути, некуда было девать, о нет. Работая, я забывал о тебе. Мои руки дрожали от перенапряжения, но я таскал тяжелые тюки с нитями, весело перебрасывался фразами с коллегами, улыбался и пел, если пели вокруг. Я старался отгородиться от прошлого, забыть тот однодневный рай, в котором жил я, не тревожась и не боясь за свое будущее. Но знаешь, что было самое тяжелое? Когда, уставший и грязный, я возвращался после вечерней смены домой и без сил падал на кровать – не сон шел мне первым делом же в голову, не надвигающаяся новая война (а уже тогда, в 37ом, все ясно понимали, что она не за горами), о, поверь, там было кое-что, сильнее владеющее моим неокрепшим еще разумом. Ты была тем, что парило надо мной, укутывая и качая на руках, словно сонного младенца в пелене прозрачной неги и удовольствия, и только тогда я успокаивался и засыпал с твоим именем на устах и твоим образом сквозь закрытые глаза мои, преследующем меня наяву и во снах. Я тогда еще не понимал, что именно благодаря тебе я держался все это время. Потом, за эти годы случились многие события, изменившие привычный уклад этого мира: аншлюс Австрии, Мюнхенское соглашение, «Хрустальная ночь». В Германии к власти пришел Гитлер, произошел погром мелких еврейских лавок, тотальные беспорядки по всему миру происходили, не нарушая канонов истории – а я… я просто жил. После того разговора с родителями я отправился доучиваться в неплохую школу, где заново открыл для себя некоторые предметы, такие как математика и физика. Мне стукнуло 18 в январе, Оливия, и я… Я был уже почти взрослым. На лице моем начали появляться первые мужские признаки, я немного подрос за это время, а от тебя все так же не было вестей. И пусть изменения сейчас самого себя пугают, пусть война изменила меня, открыв худшие мои стороны, но… В глубине души я навсегда остался тем смущенным пареньком, в которого ты врезалась тогда на Маттерхорне. Да, я изменился внешне, мое лицо стало взрослее, но, Оливия… Я пишу и вспоминаю каждую ночь, которая была без присутствия твоего, когда звезды и лишь они могли понять меня. Почему? Потому что и они, словно старые