Августина Лил. Красная нить. Елена Макарчук

мама не радуется моей радости – плыть, а она замирала в ужасе – её дитя вот-вот утонет.

      – Что это? – мама показывает мне фотографию, где я с группой таких же смешных оболтусов, одетых в лётную зимнюю одежду на много размеров больше, радостных и счастливых после первого прыжка с парашютом, на аэродроме стою на фоне Ан-24.

      Мама поймала меня за чисткой зубов, и я с полным ртом пастой отвечала:

      – Я на фоне кукурузника.

      – А что ты там делаешь?

      – Фотографируюсь, – я даже не увидела – почувствовала мамин взгляд, поняла: не время для шуток. – Нуууу… в общем… я занимаюсь… в аэроклубе.

      – Отец! Отец! Ты слышал! Она занимается в аэроклубе!

      Отец вытащил трубку изо рта, отложил газету.

      – Да, я знаю.

      – Ты знаешь?! Ты знал!!!

      Мама идет к отцу.

      Отец быстро встаёт и с достоинством отступает к комнате: привычка никогда не выяснять отношения, потому как с мамой это делать бесполезно.

      – Да, знаю и горжусь своей дочерью. Не каждый мужчина может…

      Всё. Теперь они будут выяснять, кто больше меня любит, а кто меньше, и я могу под шумок убежать из дома.

      – Как ты мог?!

      Я захлопываю дверь.

      С парашютом я прыгала, только чтобы распрощаться со страхом смерти. Но разве такое скажешь маме?

      Чем больше я старалась жить по правилам, тем больше разрушала, и сама умирала в правилах, тонула в болоте отношений, но искренне всё старалась делать, как все вокруг. Как ни странно, моим самым главным учителем по выживанию была именно мама, которая провоцировала мой бунт.

      Вначале я думала, что мама дана мне в наказание: наше обоюдное непонимание, наши обоюдные слёзы, мамино бесконечное: «Отец! отец!…»

      – Отец! Отец!

      И папа нёс маме, лежащей на диване с перевязанной головой, таблетки, укоризненно глядя на меня. Наши ссоры были театральными представлениями, с эффектными уходами мамы на диван. Она плакала, потом папа нёс ей таблетки. Затем я эффектно уходила из дома.

      Но мы быстро мирились, будто и не было наших бурь. Ни мама, ни я не могли долго выдерживать паузы.

      – Если ты уйдешь из дома – можешь не возвращаться! – мне вслед неслись слова мамы.

      Все понимали, что эти слова были сродни: «Утонешь, домой не приходи».

      Папа догонял меня – шарф, перчатки, трёшка, «долго не броди».

      И я с благодарностью смотрела на папу.

      С папой поругалась только однажды. В тот раз мама была в командировке.

      Эффектно хлопнуть дверью – это наши с мамой театральные представления, а с папой я повздорила впервые, и была не права именно я; он долго терпел мои подростковые выверты, пока не сказал – хватит. Последнее слово должно было остаться за мною – вот и хлопнула дверью. Снег и ночь отрезвили, переночевала у подруги в соседнем подъезде. Папу, конечно, не предупредила. Когда утром вернулась домой, мне было достаточно одно взгляда отца. Ни слова мне не сказал, только посмотрел. Но так, что я поняла всю меру испытанного им ужаса. Он не мог меня защитить. Всю ночь искал, даже не хочу представлять себе, как отец ходил по зимнему городу в поисках меня. До сих пор, когда