Трогать нельзя. Мария Зайцева

судьба поучаствовать.

      «Приди и сделай так, чтоб я снова была в порядке»

      Если бы, подруга, если бы…

      С ним я только в беспорядке могу быть. Потому что, сама-дура.

      Хорошая песня. Надо будет узнать, кто поет.

      В голове путаются мысли, образы.

      Вот его руки большие, но на моей талии, тепло от них такое, что реально губы сохнут, и мне очень надо, чтоб он их потрогал. Своими губами.

      Сердце бьется, смотреть в глаза страшно. Кажется, стоит поднять взгляд – и умру тут же. Господи… Я ведь реально извращенка! Нельзя же так! Ну нельзя! Мама, о чем ты думала, когда выходила замуж за его отца? О чем? Как мне жить теперь с этим всем? Как мне с собой жить?

      Он – взрослый, я для него – смешная девчонка с содранными коленками! Была, есть и буду!

      Я никогда не повзрослею! Никогда. Гребанный Питер Пен в бабском платье!

      Я расставляю ноги, чтоб подняться, какое-то время залипаю пьяно на грубых байкерских ботинках. Смешно. Я выгляжу смешно. Восемнадцатилетняя корова, в голубом пышном платье и черных ботинках с клепками. И с прической. С локонами, черт! Хотела казаться старше. Хотела, чтоб увидел, что я могу быть красивой. Женственной. Взрослой.

      Но кого я хочу обмануть? Я выгляжу куклой. Смешной и сломанной. Глупо хлопающей голубыми глазками.

      Я оборачиваюсь на витрину позади себя. Смотрю какое-то время на отражение.

      Пьяная девочка в голубом платье.

      Локоны.

      Так.

      В маленькой сумочке валяются маникюрные ножницы.

      Остренькие, хорошо.

      Локоны режутся плохо, слишком много лака. Но я упорна. Да и выпивка помогает держать настрой.

      В итоге минут через пятнадцать на меня из стекла витрины глазеет странная девочка-оборвыш, с всклокоченными волосами, зареванная и злая.

      Вот так. Так – лучше. Да, братух?

      Его машина, черный навороченный ровер спорт, подъезжает буквально через пять минут.

      Я успеваю прикончить бутылку и прицельно швырнуть ее в витрину. Жаль, не докидываю.

      Так хочется, чтоб осколками. И вниз.

      – Какого хера, Натка?

      Я смотрю на него снизу вверх. И сердце привычно заходится.

      Когда это началось? А хер его знает…

      Год назад, два? Когда я на него стала смотреть не как на брата, а как на мужчину?

      Неважно. Важно другое.

      Он на меня никогда не посмотрит, как на женщину.

      И это смешно. Так смешно. И он смешной, с этой своей хищной брутальностью, крупными горячими ладонями (а вот откуда я знаю, насколько они горячие? Он не трогал меня никогда так), с его животной самцовой привлекательностью.

      Он смешной.

      И я смеюсь. Захлебываюсь. До икоты.

      До слез.

      А руки у него и в самом деле горячие.

      Он дергает меня за плечи, перехватывает чуть выше талии. И поднимает, как ребенка маленького, на уровень глаз. Как щенка или котенка.

      Короче говоря, как нечто умилительно-бесполое.

      Смотрит в мои пьяные глаза, на мои мокрые от слез щеки, раскисшие губы, неровно остриженные, торчащие в разные стороны волосы.

      У него странный взгляд. Злой, что ожидаемо.