Наши предки. Итало Кальвино

императора.

      – На поле битвы они летят, – ответил оруженосец, мрачный, как туча. – Теперь от них отбоя не будет.

      Медардо вспомнил, что в этих краях появление аиста считается добрым предзнаменованием, хотел было приободриться, но вместо этого еще больше забеспокоился.

      – А что им надо, этим голенастым, на поле битвы? – спросил он.

      – Теперь они охотятся за человечьим мясом, – ответил оруженосец. – Что прикажете делать, если поля родят одну мякину, а реки обмелели от засухи? Нынче на падаль слетаются не вороны и не стервятники, а цапли, аисты и журавли.

      Мой дядя был еще безусым юнцом, в том возрасте, когда все чувства, добрые и злые, слиты воедино, когда любое переживание, самое тяжелое и мучительное, наполнено и согрето любовью к людям.

      – А куда подевались вороны и стервятники? – спросил дядя. – Где другие хищные птицы? С ними что приключилось? – Глаза его блестели, он был бледен, как мел.

      Оруженосец, смуглый усатый солдат, ответил, не отрывая глаз от земли – он вообще никогда не поднимал глаз:

      – Они кормились трупами зачумленных, чума прибрала и их.

      Он ткнул копьем в сторону чернеющих неподалеку кустов, и виконт, всмотревшись, понял, что это не кусты, а груды перьев да иссохших лап.

      – Не разберешь, кто сдох раньше, птица небесная или человек, и кто кого успел сожрать, – добавил Курцио.

      Спасаясь от чумы, косившей всех подряд, люди бежали куда глаза глядят, и в чистом поле их настигала смерть. Вся пустынная равнина превратилась в настоящую свалку мертвых тел – мужчины, женщины, нагие, обезображенные бубонами и, самое поразительное, – в перьях: казалось, перьями оделись их ребра и из костлявых рук повырастали черные крылья. Не сразу поймешь, что трупы стервятников смешались с человечьими в одну кучу.

      Теперь их путь шел по местам былых сражений. Дядя и оруженосец продвигались вперед черепашьим шагом: начали артачиться лошади – то пытались свернуть в сторону, то вставали на дыбы.

      – Что это творится с нашими лошадьми? – спросил Медардо оруженосца.

      – Мой господин, – отвечал тот, – ничто так не пугает коня, как вонь от конских кишок.

      Поле, где они проезжали, было усеяно лошадиными трупами – одни валялись, задрав копыта, другие застыли на коленях и зарылись мордой в землю.

      – Почему они в таких странных позах, Курцио?

      – Когда лошади вспорют брюхо, – объяснял Курцио, – она что есть сил старается удержать свои потроха. Одни прижимаются брюхом к земле, другие опрокидываются на спину – смерть загребает и тех и других.

      – Можно подумать, что на этой войне погибают одни лошади.

      – Ятаганом очень сподручно вспарывать брюхо лошадям – он словно нарочно для этого создан. Но наберитесь терпения, скоро дойдем и до людей. Сперва кони, всадники потом… А вон и лагерь.

      На горизонте клубился дым, развевались императорские штандарты, торчали верхушки высоких шатров.

      Всадники пустили лошадей в галоп. Теперь трупов стало меньше – всех убитых в последнем бою уже успели убрать и похоронить. Только кое-где на стерне валялись то руки, то нога, а чаще всего пальцы.

      – Что за чудеса: вот еще один палец форменным образом указывает нам дорогу, – изумился дядя Медардо.

      – Пальцы отрубают у мертвецов – те, на которых есть кольца. Да простит Бог осквернителей трупов!

      – Кто идет? – Дорогу им преградил часовой в плаще, густо поросшем грибами и мхом, словно ствол столетнего дуба.

      – Да здравствует священная императорская корона! – крикнул Курцио.

      – Смерть султану! – отозвался часовой. – И прошу вас, если встретите кого-нибудь из начальства, узнайте, скоро ли пришлют мне смену, а то я тут начал в землю врастать.

      Над полем, над горами испражнений тучей нависала жужжащая мошкара, и, спасаясь от нее, лошади понеслись во весь опор.

      – Дерьмо-то все еще на земле, – заметил Курцио, – а сами воины уже на небесах. – И он перекрестился.

      У самого въезда в лагерь дорога по обеим сторонам была уставлена балдахинами, под которыми восседали роскошные пышнотелые дамы в длинных парчовых платьях, с обнаженной грудью; они приветствовали всадников громкими криками и смехом.

      – Это куртизанки, – пояснил Курцио, – таких смазливых ни в одном войске нет.

      Дядя уже проехал мимо, но все не мог оторвать от них глаз, рискуя свернуть себе шею.

      – Берегитесь, господин, – добавил оруженосец, – эти дамы до того грязны и вонючи, что даже турки побрезговали бы такими трофеями. Тараканы, клопы, клещи на них кишмя кишат, а недавно завелись скорпионы и ящерицы.

      Всадники миновали место расположения полевой артиллерии. По вечерам бомбардиры варили похлебку из репы прямо на стволах мортир и фальконетов, не успевших остыть после боя.

      Подъехали повозки с землей, и орудийная прислуга взялась за сита.

      – Порох на исходе, – объяснил Курцио, – но в земле, что с поля