Непобедимая буря. Татьяна Алексеевна Коршунова

нет, голубчик, это гром гремит, вот тебе и почудилось.

      – Февроньюшка, посмотри!

      «И чего далось? Неужто кто в такую непогодь явится?» – она протрусила коридором к дубовой лестнице. Со страху свечу взять забыла.

      – Чего, старая, упырей что ли испугалась?

      – Ой-ёй-ёй!

      Это Асинкрит в чёрном кафтане в темноте притаился.

      – Чёрт ты эдакий! – Февронья схватилась за перила, чуть не упала.

      Шаркнула лаптем по ступени. Нащупала ногой нижнюю. Снова небо взорвалось так, что задрожало крыльцо. Она остановилась, вжалась в стену под загашенным светильником. И, как продолжение грома – четыре раза поколотил дверной молоток.

      Февронья подкралась к двери и взялась за железный затвор. Открыла. От ливня зашумело в ушах. Грохнуло, замигало, три вспышки просветили дождливую пелену… На крыльце стояла высокая чёрная фигура в плаще и шляпе. «Свят-свят-свят!» – старушка отступила. Силуэт двинулся на неё.

      – Февронья, что ты? Не узнаёшь меня? – произнёс спокойный глухой голос.

      Опять замигало! Зажмуриться? Да уж поздно, увидела… Не дьявол это! Большие тёмные глаза, густые женственные ресницы, задумчивый глубокий взгляд. Благородный узкий нос с длинной переносицей.

      – Го-осподи поми-илуй… Васенька!.. Голубчик!.. До смерти перепугалась я…

      Он снял и встряхнул мокрую шляпу. Короткие чёрные волосы над его высоким лбом и на висках закручивались беспорядочными кольцами.

      – Что же ты, не обнимешь меня? – рука в серой перчатке протянулась к старой нянюшке. Февронья боком приблизилась, дала себя обнять. И ткнулась носом в его мокрую пелерину.

      Проплакалась. Отпустило.

      – Пойдём, голубчик! Пойдём в гостиную! Митенька не спит ещё. Он ведь тоже приехал! Ох, промок ведь нáсквозь! Сними плащик-то. Асинкрит камин затопит…

      ***

      – Василий! – Дмитрий отшвырнул «Московские ведомости», кинулся на брата. – Мой Василий! Брат мой! Отойдите все! Дайте обнять!

      Повис у Василия на шее – похлопал по плечам – стиснул ему руку и потащил к столу.

      – Иди, иди сюда! Садись. Рассказывай! Как ты? Надолго ли вернулся? Васи-илий мой! – он снова оторвался от стула, потрепал брата по щеке; подбежал к старинному деревянному буфету, достал графин с наливкой и принялся разливать по двум гранёным стаканам. – Не смотри косо, Февронья! Большие уж!

      Василий молча улыбался растянутыми, мягко очерченными губами, одинаковыми по ширине – что верхняя, что нижняя. Февронья смотрела на него и утирала слёзы концом платка. «Большие…» Под носом и на подбородке щетинка чернеет («где ночи коротал, пока до нашей-то глуши добирался из заграницы?»). Мальчиком уже не назвать. Бакенбарды вырастил кудрявые…

      Вздохнула. Встала:

      – Пойду я. Васенька, комнатку тебе приготовлю.

      Никем не замечаемый Асинкрит пихнул последнее полено в камин. Разогнул скрипучие колени:

      – Не разнимешь ты их нынче, Февронья. Ей-Богу… Оне и мальцами-то ни разу не подрались.

      – А ведь разные, –