Полночь! Нью-Йорк. Марк Миллер

в зале!

      Японец. Проклятье. Лоррен чувствовала, что падает в яму. «Дозорный» сейчас ускользнет от нее. Все пропало.

      – Дамы и господа, у нас в зале четыре миллиона двести! Четыре миллиона двести! Никто не предложит больше? Никто? Мы продаем! Четыре миллиона двести! Никто не предложит четыре миллиона триста тысяч? Последняя возможность!

      Она подняла руку. Стало очень тихо.

      Потом снова возник и усилился гул. «Дирижер» улыбался ей во все тридцать два зуба. Японец обернулся еще раз.

      – Четыре миллиона триста! – Аукционист был близок к апоплексическому удару. – Четыре миллиона триста тысяч! Последняя возможность… Четыре миллиона триста тысяч… Отдаю? Никаких сожалений? – Он стукнул молотком по кафедре. – Последний лот сегодняшнего вечера… продан за четыре миллиона триста тысяч! Сердечно вас благодарю, дамы и господа! Поздравляю, мадемуазель!

      Лоррен показалось, что земля разверзлась у нее под ногами. Она вбухала четыре миллиона триста тысяч долларов в чертову картину.

      Совсем обезумела!

      Лео не отрываясь смотрел на затылок молодой женщины, купившей «Дозорного» за четыре миллиона долларов. Эта сумма вдвое превышала ту, что требовал с него Ройс Партридж III. Дьявольщина…

      Четыре миллиона триста тысяч долларов…

      Четыре миллиона триста тысяч долларов…

      К которым добавятся транспортные расходы и налог на расходы на участие в аукционах, но всем займутся сотрудники Laurie’s: в отличие от Sotheby’s или Christie’s этот аукционный дом предоставляет своим клиентам более индивидуализированный сервис, что в сравнении с суммами в обороте было сущей ерундой. Лоррен занялась подсчетами. Она потратила все оставшиеся у нее деньги. Воля отца исполнена, но ее все равно гложет чувство вины, что может показаться странным: наследство, о котором она не просила, жгло ей руки. Лоррен всегда хотела избавиться от семейных денег – любым способом. Она огляделась: люди покидали зал. Ей придется ждать тендерный лист.

      Он курил на тротуаре Сентрал-Парк-Вест, в нескольких метрах от аукционного зала, и увидел, как она вышла. Чуть дальше на том же тротуаре Зак на повышенных тонах беседовал с высоченной худой брюнеткой и человечком в очках и тирольской шляпе с пером.

      Она перешла дорогу по зебре таким твердым шагом, как будто пробовала вколотить каблуки в асфальт. Лео и сам не понимал, почему решил, что эта женщина француженка, но сразу вспомнил, как жил в Париже, ходил в Лувр, музей д’Орсе, Зал для игры в мяч, Сен-Жермен-де-Пре, Бобур и в кафе на площади Контрэскарп, где тщетно пытался встретить душу Хэма[42].

      Он посмотрел незнакомке вслед, и в его глазах зажглись огоньки, появлявшиеся всякий раз, когда ему нравилась женщина или картина. Лео захотелось подойти и сказать, что «Дозорный» – его самое любимое произведение американского искусства второй половины ХХ века. И добавить, что она правильно поступила, купив картину, и он сам бы ее отспорил, будь у него деньги.

      Лео все еще мечтательно улыбался, когда она вошла в Центральный парк,

42

Речь идет о кафе «Дельмас» (Café Delmas), которое во времена Эрнеста Хемингуэя называлось кафе «Для любителей» (Café des Amateurs), и в «Празднике, который всегда с тобой» обстановка кафе описывалась так: «Кафе было печальное, паршивое, там собирались пьяницы со всего квартала, а я его избегал из-за запаха немытых тел и кислого перегара. Женщины и мужчины, собиравшиеся там, были пьяны все время или пока хватало денег – большей частью от вина, которое брали литровыми или полулитровыми бутылками».