Лаптепанк. Влад Костромин

из свежих овощей, малосольные душистые огурчики, соленые грибки с пахучим маслицем и лучком, молодую вареную картошку и соленый окорок Петр Егорович достал четверть самогона. Окорок был вкусным, но я так и не понял, что это за мясо, а хозяин не ответил, рассказывая местные байки.

      – Или вот еще случай был, – Петр Егорович отодвинул ложку и закурил самокрутку из пожелтевшей «Правды». – В аккурат при Брежневе. Я тогда еще мальчонкой, почитай, был. Председателем в Лутавиновке, она отсюда три версты, – махнул рукой, обозначая направление, – в колхозе «Путь Ильича», был Горьков Егор Александрович. Высокий, косая сажень в плечах, чуб русый, зубы белые, что твой рафинад. Хорошо жил, богато. Колхоз на пшенице да кукурузе, льне и животноводстве, миллионер, вот и председателю перепадало: дом большой кирпичный, с газом, водопроводом и ванной. По полям на белом коне ездил, но и белая «Волга» в колхозном гараже стояла и УАЗ для полевых поездок в распутицу. И деньги на сберкнижке тоже водились, не без этого. Короче, живи – не тужи, добра наживай.

      Петр Егорович то ли из-за самогона, то ли из-за самосадного дыма слегка расплывался у меня перед глазами.

      – Но тут, как гром среди ясного зимнего неба, жена взяла, да и сбежала с практикантом, студентом-агрономом. Она сама, вишь, городская была, по распределению после института попала, непривычно ей было в деревне. Горьков мужик был крепкий, ветеран, а не сдержался – запил горькую и сильно запил. Даже в райком на собрание пьяный явился. Короче, сняли его, в агрономы перевели. Какое-то время он поработал, вроде образумился, взялся за ум, уже даже опять собирались его вертать в председатели, как раскаявшегося и искупившего. Ребятишки по грибы ходили, вот вроде как вы. Шли, шли и видят, торчит в овраге из земли обглоданная мелким зверьем рука со скрюченными пальцами. Испугались, домой побежали, привели взрослых. Те и нашли трупы. Милиция приехала, разбираться стали. Студентик тот, практикант, и жена Горькова. Следователи стали дело шить, на Горькова решили, что из ревности порешил. Ан нет, оказалось, загрызены волком. С Горькова подозрение сняли, а осадок все-же остался: не волк же тела в землю закопал? Помурыжили Горькова для порядку, помурыжили, а затем и отстали. Скоро и председателем он обратно стал. Хотя, поговаривали люди, что и училку и студента долго насиловали перед смертью: у нее все спереди и сзади прямо разорвано было, и у него сзади, но мало ли чего расскажут? У страха глаза велики.

      Петр Егорович замолчал, глядя в окно.

      – А вы что думаете? – не выдержала Марина.

      – Что тут думать? – дед посмотрел на нас и усмехнулся, блеснув неправдоподобно белыми зубами. – Он их это порешил, из ревности.

      – Но как?

      – Оборотень он был.

      – Да ладно вам шутить, Петр Егорович, – улыбнулась Марина.

      – Почему вы думаете, что я шучу? – дед по-птичьи наклонил голову, будто прислушиваясь к чему-то слышному только ему.

      – Потому,