Спецназ всегда Спецназ. Прорыв диверсанта. Юрий Корчевский

что мертвый Василий сюда вернется. Можно я с тобой полежу?

      – Ложись, места много.

      Кровать и в самом деле была широкой, двуспальной.

      – Все не решался тебя спросить – а где же мама твоя?

      – От тифа умерла, еще за три года до войны.

      – Прости, Олеся, не знал.

      Саша повернулся к Олесе, приобнял. Девушка запротестовала:

      – Только без рук!

      – Как знаешь.

      Саша засопел, повернулся к ней спиной и уснул.

      Проснувшись утром, он обнаружил, что Олеся повернулась во сне к нему лицом, обхватила рукой, да еще и ногу ему на ногу положила. Ночная рубашонка задралась, обнажив прелестные ноги и попку.

      Видно, Саша неосторожно повернулся, и девушка проснулась, смущенно поправила ночнушку.

      – Я же говорила – без рук! – попыталась рассердиться Олеся.

      – Так это же не я тебя обнимал – ты сама…

      Девушка покраснела слегка:

      – Отвернись!

      Она встала с постели, вышла из комнаты, и вскоре Саша уже услышал звон подойника.

      – Коровку подоит сейчас, молочко парное пить будем! – обрадовался Саша.

      Только они уселись завтракать, как в окно постучали.

      – Это дед Трофим – наш, деревенский! – поспешила успокоить Александра Олеся.

      Она вышла на крыльцо, и, поскольку окно было открыто, Саша ясно услышал их разговор.

      – Здравствуй, Олеся.

      – И вам доброго здоровья, деда.

      – Не мое, конечно, дело, Олеся, только ты бы побереглась, дочка. Прошлой ночью аэродром немецкий, что под Дубовкой, наши разгромили, должно – окруженцы. Так немцы злые сейчас, по деревням рыщут, всех молодых парней с собой увозят. Люди говорят – в Пинск. Сегодня в Борках были. А тут еще полицай из этих Борков, Васька Пасюк, будь он неладен, пропал.

      – Деда, я-то здесь при чем?

      – Ты уж прости, дочка, меня, старого, только жилец-то твой – уж не знаю, кем он тебе приходится, мужик молодой и, похоже, из военных. Ушел бы он от греха подальше. У нас в деревне мужиков-то, окромя него, и нет, одни бабы с детишками да старики остались.

      – Хорошо, деда, спасибо вам, что предупредили. Родственник это наш дальний. Только о нем немцам – ни слова.

      – Понимаю, дело молодое, а все же поберегись.

      Олеся вошла в избу бледная, видимо, спокойствие во время разговора далось ей нелегко.

      – Я слышал разговор, Олеся, – опередил ее Александр, поднимаясь из-за стола. – Сейчас доем и уйду.

      – Куда же ты пойдешь?

      – А к фронту и пойду. Нагрянут немцы – из-за меня вся деревня пострадать может. Тем более что у меня ранение свежее. Немцы не дураки, быстро сообразят, что к чему.

      – Так аэродром – твоих рук дело?

      – Моих, – не стал больше скрывать Саша. Все равно уходить, так чего дальше темнить.

      – И эшелон на станции ты сжег?

      – Было дело.

      – Вот я дура!

      – Это ты о чем?

      – Думала о тебе плохо. Да ты сядь, доешь. А я пока узелок тебе соберу.

      Саша допил молоко, доел хлеб. Олеся же металась