Вечный зов. Анатолий Иванов

у стены, закрыв глаза.

      – Покажите мне сына! Вы его убили… Покажите мне сына! – без конца повторяла и повторяла Лиза. Она поднялась наконец, но, никого не узнавая, крутилась на одном месте.

      – Хорошо. Сейчас ты увидишь сына. Косоротов!

      Косоротов так же молча, как Лизу, втолкнул из коридора в кабинет Юрку.

      – Мама! Мамочка!

      Лиза мгновенно узнала сына, цепко схватила его дрожащими руками, марая своей кровью его грязную рубашонку, и вместе с ним опустилась на пол – ноги ее не держали.

      – Сынок! Сыночек, ты жив? Жив!

      – Я жив, мама… – Он взял в ладошки ее лицо. – Какая ты стала, мама!

      – Они били тебя? Они били тебя?

      – Нет, меня не били. Только я есть хочу. Тут плохо кормят… – И мальчик увидел отца и Полипова. – Папка! Дядя Петя!

      Он хотел было подбежать к отцу, но не мог вырваться из цепких рук матери.

      – Какой папка? Его нету, он не приезжал еще из Томска, – торопливо заговорила Лиза. – А у меня телеграмма есть. Мы ведь поедем сейчас к нему в Москву. А ты поспи, поспи, сынок, перед дорогой. Усни, и есть не будешь хотеть. А я песенку тебе спою, которую папа сочинил…

      И она, прижимая к себе сына, запела тоскливо и жалобно, с трудом припоминая слова:

      Над городом запах черемух… струится,

      Давно отступила уж зимняя стынь…

      – Ну, так будешь говорить? – резко спросил Свиридов, подойдя к Антону. – Или – прощайся с сыном.

      Он подождал немного и, видя, что Савельев молчит, дернул бесцветными сухими губами, сказал в третий раз:

      – Вре-ешь, заговоришь! – И, оторвав мальчишку от матери, толкнул его за войлочную дверь. – Займитесь и этим щенком!

      – Мама! Мама-а! – истошно закричал Юрка уже из-за двери.

      Этот крик звоном отозвался в голове у Полипова. Чувствуя, как по груди и спине, между лопатками, обильными ручьями стекает холодный пот, он встал, хотел было куда-то идти.

      – Сидеть! – рявкнул Свиридов.

      Полипов сел и стал тупо, ничего уже не ощущая, глядеть на Лизу. А та, страшная, косматая, как-то странно ползала по полу, ощупывая каждую половицу. Потом посидела в задумчивости несколько секунд и начала руками ловить воздух, потрескавшиеся губы ее что-то шептали. И Полипов различил еле слышимое:

      – Юра… Юронька, сынок? Куда вы дели моего сына?!

      Она, шатаясь, встала, ткнулась в стол, потом в стену. Прислушалась к чему-то, улыбнулась. Глаза ее, зеленоватые, бездонно глубокие глаза, которые так нравились Полипову, горели нездоровым, но красивым огнем…

      Полипов отлично понимал, что там, за обитой войлоком дверью, происходит ужасное. Там, почти на глазах у беспомощного отца и обезумевшей матери, пытают ребенка. Но то ли он притерпелся ко всему, то ли просто внутри у него все одеревенело – он не испытывал того головокружения, от которого несколько минут назад почти потерял сознание, его только сильно тошнило, и он боялся, что его вырвет.

      Антон не царапал теперь стену, глаза его были открыты, зубы крепко сжаты, так крепко, что отчетливо обрисовывались