Вечный зов. Анатолий Иванов

к ведру.

      Кружилина и Алейникова обступили испуганные и любопытные жители деревни.

      К колодцу, взбивая пыль, подскакало десятка два всадников. И тут в толпе послышались удивленные возгласы:

      – Глядите-ка, Федор! Сынок-то Силантия!

      – Батюшки, а рядом-то с ним, с Федькой, кто? На гнедой лошаденке, в кожанке-то? Баба ить, хоть и в штанах? Не Анна ли Кафтанова?

      – Не ври. С чего дочке Кафтанова в партизанах быть!

      – Да ить она! Ты глянь, ты глянь!

      – Кирька?! Инютин? – закричала какая-то старушонка. – И ты в партизанах?

      – Какой Кирька? Сынок старосты, что ли?

      – Ну! Он!

      – Господи Иисусе! Эк все перебулькалось! А староста одноногий в отряде Кафтанова в казначеях ходит, Акимка-мельник сказывал…

      – Да это что за партизаны такие?

      – И Ванька Савельев, грит еще Акимка, меньшой парень Силантия-то, у Кафтанова воюет…

      – То-то и дело… Чудеса, одним словом…

      Пока раздавались эти возгласы, Алейников вскочил на коня, махнул рукой, эскадрон, подняв облако пыли, вылетел из деревни. Но через час вернулся, потеряв двух человек убитыми.

      – Прямо под пулеметный огонь врезались. На Журавлиных болотах, – коротко объяснил Яшка. – А преследовать нас не стали. Знают, сволочи, что никуда теперь нам не уйти.

      Этого-то Кружилин и боялся. Журавлиные болота тянулись на много километров. Единственная дорога, пролегающая через топи, была перерезана. Отряд оказался в мешке.

      Кружилин выслушал донесение Алейникова, сидя на лавке в тесной избенке Силантия Савельева, опустил голову и стал молча и жадно курить.

      Федор, двадцатичетырехлетний парень, широкогрудый, сильный, со сросшимися бровями, под которыми сверкали темные, чуть угрюмые глаза, соскочив во дворе со взмыленного жеребца, по привычке бросил поводья Анне, вытер небольшие запыленные усы и тоже зашел в избу, гремя шашкой. За дощатым столом несколько партизан что-то хлебали из мисок. Устинья, старая, иссохшая и почерневшая, как прошлогодний лист, качнулась к нему:

      – Феденька, сынок… – И заплакала. – А Ванюша-то как? Где? Не слыхал, живой он?

      – Ну… живой, поди, коли со мной пока не встретился, – проговорил Федор глухо. – А встренется – мертвый будет.

      И отстранил тихонько мать. Силантий, белый как лунь, сидел у дверей на скамеечке. Он только поглядел на сына, но ничего не сказал.

      В избу зашел Панкрат Назаров, бывший председатель Михайловского Совета, а теперь заместитель Кружилина, мужик лет за сорок, уже наполовину седой, по-крестьянски угловатый и неповоротливый. Полгода назад он был тяжело ранен, пуля застряла где-то в груди. Недели две изо рта у него текла кровь, никто не думал, что он выживет. Но здоровья Назаров был отменного, кровотечение прекратилось, и он встал на ноги.

      – Должно, ты ее, пулю-то, с кровью выплюнул, – решили партизаны.

      – Нет, чую, там сидит, зараза, – сказал