Книга Герцогини. Фаина Гримберг

начала заполняться народом.

      Из разговоров на площади я поняла, что сегодня

      представление короткое и бесплатное,

      для того, чтобы люди поняли,

      что стоит платить за спектакли в последующие дни.

      Неподалеку от здания театра поставлен был помост,

      куда взбежал, подпрыгнув, стройный красивый юноша

      в нарядном белом камзоле, в белых чулках

      на стройных ногах,

      в башмаках, застегнутых на позолоченные пряжки;

      он плавно раскидывал руки, хитровато улыбался;

      и маленький тонкий локон спадал на правый висок…

      Юный актер победительно говорил, пританцовывая,

      комический монолог Арлекина,

      заставляя народ на площади смеяться.

      Он говорил о хитростях и плутовстве,

      присаживался на табурет, нарочно поставленный;

      откидывался назад и сам смеялся,

      предавался веселому смеху,

      изящно взмахивая руками…

      После представления я беседовала с директором театра

      в его кабинете.

      Я сказала, что мне понравилось представление,

      хотя выступил всего один актер.

      Он говорил, что Винченцо прекрасный трудолюбивый актер,

      склонный к недовольству собой, что хорошо…

      В гримерной комнате Винченцо вытирал мягким полотенцем

      только что вымытое лицо…

      Я ни о чем его не спрашивала,

      взяла его руки в свои

      и поцеловала в щеку…

      Он так походил на своего отца,

      такого кудрявого красивого и остроумного…

      Выйдя из театра, я упала без чувств.

      У меня пошла горлом кровь.

      Бесчувственную, меня перевезли

      в ближайший монастырь клариссинок.

      Настоятельница послала за врачом-греком…

      Когда я наконец очнулась,

      Винченцо стоял у моей постели.

      Вошла одна из монахинь

      со стаканом лекарственного питья,

      и почтительно обратилась к нему:

      – Вы сын госпожи?

      – Сын, – ответил он коротко и сдержанно.

      Меня охватило тревожное чувство счастья,

      несмотря на боль в груди и слабость во всем теле…

      Настоятельница впоследствии говорила мне,

      что никогда не видела сына,

      который так принимал бы страдание матери,

      как свое страдание…

      Вскоре я начала поправляться,

      но беседы мои с моим сыном были порою тяжелы.

      Однажды он воскликнул запальчиво,

      что не испытывает ко мне ни сыновней любви,

      ни дружеских чувств;

      ничего – кроме непонимания и отвращения.

      – И я не виноват, я не по своему желанию пришел

      в вашу жизнь…

      – Прости меня хотя бы за то, что я тебя люблю, –

      произнесла я с несвойственным мне смирением.

      Потом я спросила, чего бы он хотел в своей жизни.

      Он глянул на меня с мягкой насмешливостью

      и какой-то остренькой хитрецой,

      и ответил:

      – Вы, госпожа, ничем не можете мне быть полезной,

      и мне от вас ничего