Конец лета. Пустой дом. Снег в апреле. Розамунда Пилчер

расчесывать тяжелую копну длинных волос, и Синклер сказал, совершенно не меняя тона:

      – Я и забыл, какие у тебя длинные волосы. Ты раньше заплетала их в косы. Они как шелк.

      – Время от времени я обещаю себе, что отрежу их, но все никак не соберусь.

      Я закончила причесывать волосы, положила щетку на столик и направилась к кровати. Встав коленями на покрывало, я распахнула окно и высунулась на улицу.

      – Как чудесно пахнет!.. Сыростью и осенью.

      – Разве в Калифорнии не пахнет сыростью и осенью?

      – В основном там пахнет бензином. – Я вспомнила Риф-Пойнт и добавила: – Или эвкалиптами и океаном.

      – И как тебе жизнь среди краснокожих?

      Я бросила на Синклера суровый взгляд, давая понять, что могу и обидеться, и он тут же сменил тон:

      – Честно, Джейн, я боялся, что ты приедешь с набитым жвачкой ртом и вся обвешанная фотокамерами и каждый раз, обращаясь ко мне, будешь говорить: «Вот круто, Син!»

      – Ты отстал от жизни, брат, – сказала я ему.

      – Ну или будешь все время протестовать, знаешь, развешивать транспаранты с лозунгами вроде: «Занимайтесь любовью, а не войной». – Он сказал это с нарочитым американским акцентом, что я сочла столь же утомительным, как и все подшучивания калифорнийцев над моим «ужаснейшим» британским произношением.

      Я так ему и заявила и добавила:

      – Обещаю тебе, что, если я вдруг соберусь протестовать, ты узнаешь об этом первым.

      На это Синклер лукаво улыбнулся, а затем спросил:

      – Как твой отец?

      – Отрастил бороду и теперь похож на Хемингуэя.

      – Могу себе представить.

      Две кряквы спустились с неба и приземлились на воду, оставив за собой полосу белой пены. Какое-то время мы молча наблюдали за ними, а потом Синклер зевнул, потянулся и, по-братски хлопнув меня по плечу, сказал, что пора идти завтракать. Поэтому мы встали с кровати, закрыли окно и спустились вниз.

      Я поняла, что ужасно проголодалась. На столе была яичница с беконом, вкуснейший мармелад и горячие, обвалянные в муке булочки. Пока я уплетала все это за обе щеки, Синклер и бабушка вели беседу, точнее, отпускали отрывочные замечания – о новостях в местной газете, о результатах цветочной выставки, о письме, которое бабушка получила от своего родственника преклонного возраста, переехавшего в какое-то место под названием Мортар.

      – Какого черта он туда уехал? – изумился Синклер.

      – Ну, там все, конечно, намного дешевле, к тому же тепло. Бедняга ведь ужасно страдал от ревматизма.

      – И чем он будет заниматься? Катать туристов на лодке по гавани?

      Я вдруг осознала, что они говорят о Мальте. Мортар. Мальта. Я американизировалась больше, чем полагала.

      Бабушка разлила кофе. Я смотрела на нее и думала, что ей сейчас должно быть семьдесят с лишним, но выглядит она точно такой же, какой я ее помнила. Она была высокой, с прекрасной осанкой и очень красивой. Ее седые волосы всегда были безукоризненно причесаны, а глубоко посаженные глаза казались пронзительно-голубыми