Три грецких ореха. Аннет Бове

твоя, что ли, или как?

      Придавив обеими руками книгу к двери, стал колотить концом кроссовка в дверь, просто потому что ему было скучно, и не хотелось оставаться сейчас одному. Книгу он возвращать не собирался.

      Не добившись реакции из осаждаемой квартиры, Ким поплелся домой.

      Дверь квартиры несколько месяцев была открытой, потому что после скандала с женой, уехавшей вместе с дочерью на другой конец города, Ким выломал замок, чтобы она не могла вернуться и открыть дверь своим ключом, но нового так и не вставил. Жена ни разу не приезжала.

      Надавив на дверь плечом, Ким ввалился внутрь, едва успев выставить ногу, чтобы не грохнуться в груду хлама, накопившегося в прихожей. Комнат здесь давно уже не было. Это напоминало конюшню с перегородками, оклеенными тусклыми обоями, будто лошадям они могли придать бодрости и аппетита.

      Не снимая одежды и обуви, Ким грохнулся лицом вниз на комок рваных тряпок, едва напоминающий подушку. Книга плашмя с шумом упала рядом с кроватью.

      Окончательно свихнувшееся радио без пауз болтало само с собой, повторяя по нескольку раз одни и те же новости, прокручивая одну и ту же музыкальную нарезку.

      Ким дотянулся до тумбочки, взял с неё стакан, полный окурков и со зверским выкриком швырнул в сторону неумолкающего аппарата. Тот издал жалобный писк, выплюнув какие-то вены-провода, покосился на стене и обиженно замолчал.

      Всё погрузилось в забытье. Ким проспал рассвет.

* * *

      Ещё не открыв глаз, Ким развернулся из лежачего положения в сидячее, спустил ноги с кровати и тут же с воплем отдернул. Сон в страхе шарахнулся в сторону окна, возвращая Кима к реальности, и улетел в режущее глаза июльским солнцем утро.

      Продолжая держать ноги на весу, закрываясь ладонью от солнца, Ким посмотрел вниз. Штилем в двадцать сантиметров над поверхностью пола стояла вода.

      Ким снова лег, до боли зажмурил веки и стал бить себя по щетинистым щекам. Потом он зажал уши и сделал десять глубоких вдохов и выдохов. Отвернулся к стене, укусил себя за предплечье и резко выкрикнул рычащую букву А.

      Выдуманный в истеричном припадке ритуал не подействовал. Вода бесшумно качала на себе взмокшую книгу с листами, словно созданными для папирос. Вода подняла на свою поверхность всю пыль и грязь, обрывки газет, куски отвалившихся обоев, сваленную в противоположном углу гору грязной одежды, пивных и консервных банок. Чудом уцелевший во время вчерашнего покушения на радио стакан с окурками покачивался среди живописных последствий квартирного потопа. Дотянувшись до книги, Ким ногой притянул её по воде, выловил и, не отодвигая занавеску, сунул на подоконник.

      «Лучше бы всё это занесло снегом» – подумал Ким.

      Вода откровенно вывернула наружу весь ужас его морального и физического опустошения, обнажив язвы не просто холостяцкого быта, но омерзительную суть человеческого падения, к которому не способны даже животные: