Тайна подземного зверя. Геннадий Прашкевич

ноздрями лежишь в земле. – Как бы подвел итог: – Прав оказался».

      И выпучился на Свешникова, поскреб бороду, будто мухи в ней:

      «Явится к тебе человек, назовется Римантас».

      «Какое нехорошее имя», – перекрестился Свешников.

      «Литовское, – перекрестился и дьяк. – Но ты не бойся. Это имя для тебя – знак».

      «Да где ж он подойдет? Я год, может, буду в пустой сендухе. Там и русских нет».

      «Не знаю, – сумрачно сказал дьяк. – Твое дело помнить. Завтра или через год, но явится некий человек, назовется литовским именем. Помянет гуся бернакельского. Чтобы ты его с каким другим случайным Римантасом не спутал».

      Когда сказал про гуся, Свешников понял: тайный дьяк действительно послан добрым барином Григорием Тимофеевичем.

      «Запомнишь?»

      «А то!»

      «Явится, такому человеку доверяй».

      «Раз надо, буду, – положил крест Свешников. – Только где встречу такого?»

      «Судьба покажет».

      «И в чем верить ему?»

      «Во всем, – не совсем понятно объяснил дьяк. – Скажет вернуться в Якуцк – вернешься. Скажет кого убить – убьешь. То, что сделаешь, перемены в Москве произведет».

      И не сказал больше ничего.

      Шли.

      Безлюдье, глушь, дыхание заходится от мороза.

      На каждой стоянке вож моргал красным веком, заставлял выставлять караулы. Свешников не перечил. Помнил строгий царев наказ: «Жить с великим бережением».

      В темной ночи сворачивали, скрипя полозьями нарт, к рощицам черных ондуш, ставили островерхие чумы-урасы, крытые ровдугой – коричневыми шкурами олешков, выделанными в замшу. Такое покрытие не мокнет под дождем, не ломается зимой на холоде. Рубили сухие ветки. Тихий призрачный дым вставал над дымовыми отверстиями каждой урасы. Перекусив, заворачивались в заячьи одеяла. Втайне надеялись, что сегодня вож забудет. Но он не забывал:

      «В караул!»

      А от кого караул? Зачем?

      Конечно, ворчали.

      Утром, обирая иней с мохнатых ртов, сердито подманивали олешков:

      – Мэк, мэк, мэк!

      Варили болтушку, вставали на лыжи -

      Шли.

      Было казаков – десять.

      Сперва – больше. Но на Чаинских пустошах в горелых зимних лесах тайно отстали от аргиша Гаврилка Фролов да с ним Пашка Лаврентьев. Отстали не просто так, отстали воровски, хитро – с нартой, с казенной пищалью, с нужным припасом. Специально хотели, видать, отстать. Сын боярский только сплюнул сквозь седые усы. Быть беглецам в жестоком наказании без пощады!

      Казаки переглядывались. Быть-то быть, но землица пуста. Заворовавшие Гаврилка да Пашка вовремя спохватились. До Москвы из здешних мест хорошего ходу – года три. До Якуцкого острога меньше, но все равно в глуши, сквозь холод, тьму. А на пути – племя писаных рож. Про них говорили – людей ядят!

      А еще вдруг сдал сын боярский.

      Перед последним острожком по названию Пустой (за ним – полная неизвестность, не ходил никто) окончательно занемог. Вож Шохин, угрюмо и страшно помаргивая вывернутым красным веком,