Семья вурдалака. Алексей Толстой

них старую мебель, так они были бы еще лучше тех, где живет барыня. Ну да что прикажете: сами господа не догадаются, а у нашего брата совета не спросят!

      Чтобы от него скорее избавиться, Руневский всунул ему в руку целковый и сказал, что ему теперь хочется спать и что он желает остаться один.

      – Чувствительнейше благодарим, – ответил лакей, – желаю вашей милости спокойной ночи. Ежели вам что-нибудь, сударь, понадобится, извольте только позвонить, и я сейчас явлюсь к вашей милости. Ваш камердинер не то что здешний человек, им дом неизвестен, а мы, слава богу, впотьмах не споткнемся.

      Он удалился, и Руневский еще слышал, как он, уходя с его человеком, толковал ему, сколь бы выгодно было, если бы бригадирша не запирала зеленых комнат.

      Оставшись один, он заметил углубление в стене и в нем богатую кровать с штофными занавесами и высоким балдахином, но либо из почтения к памяти той, для кого она была назначена, либо оттого, что ее считали беспокойною, ему приготовили постель на диване, возле маленькой затворенной двери.

      Собираясь лечь, Руневский бросил еще взгляд на портрет, столь живо напоминавший ему черты, врезанные в его сердце, и подумал: «Вот картина, которая по всем законам фантастического мира должна ночью оживиться и повести меня в какое-нибудь подземелье, чтобы показать неотпетые свои кости!»

      Но сходство с Дашей дало другое направление его мыслям. Потушив свечку, он старался заснуть, но никак не мог: мысль о Даше не давала ему покою. Он долго ворочался с боку на бок и наконец погрузился в какой-то полусон, где, как в тумане, вертелись перед ним: старая бригадирша, господин Рыбаренко, рыцарь Амвросий и Семен Семенович Теляев.

      Тяжелый стон, вырвавшийся как будто из стесненной сильным отчаянием груди, его внезапно пробудил. Он открыл глаза и при свете огня, еще не погасшего в камине, увидел подле себя Дашу. Вид ее очень его удивил, но еще более поразило ее одеяние. На ней было совершенно такое платье, как на портрете Прасковьи Андреевны, к груди был приколот розовый букет, и в руке она держала старинное опахало.

      – Вы ли это? – вскричал Руневский. – Об эту пору, в этом наряде!

      – Мой друг, – ответила она, – если я вам мешаю, уйду прочь.

      – Останьтесь, останьтесь! – возразил он. – Скажите, что вас сюда привело и чем я могу вам служить?

      Она опять застонала, и стон этот был так странен и выразителен, что пронзил ему сердце.

      – Ах, – сказала она, – мне не много времени остается с вами говорить: я скоро должна возвратиться туда, откуда пришла, – а там так жарко!

      Она опустилась в кресло подле дивана, где лежал Руневский, и стала обмахивать себя опахалом.

      – Где жарко? Откуда вы пришли? – спросил Руневский.

      – Не спрашивайте меня, – ответила она, вздрогнув при его вопросе, – не говорите со мной об этом! Я так рада, что вас вижу, – прибавила она с улыбкой. – Вы долго здесь пробудете?

      – Как можно дольше!

      – И всегда будете здесь ночевать?

      – Я