Апокалипсис всегда. Никита Денисович Немцев

переходит проспе… – дурацкой диско-мелодией занудил затрёпанный кнопочный телефон. На экранчике горело: «О. Бодуницкий».

      – Аллё?

      В ответ раздалось что-то невнятное и хлопотливое: Будимир перевернул телефон кнопками к улице (бракованная модель) – и заткнул лишнее ухо:

      – Простите, я не расслышал.

      – Будимир, ты где? Уже службу начинаем.

      – Да-да, я уже… – Будимир поднял взгляд на неприметную дверь: «парики», «шкафы-купе», «Курёхин-центр», – …еду. Всё так серьёзно?

      – Всё архи-серьёзно, Будимир. Приезжай скорее, дорогой.

      – Вот-вот, Владимир Сергеевич, вот-вот.

      – Ладно. В добрый час!

      – В добрый!

      Убирая телефон и продолжая вести взглядом по стене (каменистая губка – слегка как сопли), Будимир мелко разглядел:

          Не ври, не верь, не проси

          ВРИ, СУКА, БОЛЬШЕ!

      Не доходя до шапки метро, Будимир прыгнул через заборчик и перебежал на Заслонова (после километров Бразилии и Перу – весь Петербург не больше коробки из-под обуви): шёл безразлично.

      А мимо ползли неумытые домишки из папье-маше, собачники, велосипедисты, мамы, коляски, проходимцы, заспанный панк, старушка в леггинсах – через двое-трое в синих медицинских масках (уже месяц талдычили о каком-то вирусе, гулявшем по Петербургу и Москве: но как распространяется, откуда взялся, насколько опасен, помогают ли маски – непонятно). Будимир мёл взглядом по асфальту с надписями – Аня, Оля, Ира – и шелудивыми номерами.

      Он вышел на Обводку: дураковатый баннер, трубы, храм, жэдэ-мосты, разноростые дома – повыросли на горизонте. Будимир перебежал дорогу: справа шум машин – слева тишь воды (самые натуральные окраины Запенди).

      Солнце было яркое, но не грело. Весенней краской пованивал забор. А Будимир топал по этой вялой набережной и думал, что, бросься он Авроре в ноги, – та села бы рядом на корточки (не факт, не факт).

      (С Авророй его Варька познакомила (подруга, из Непала – нет, сама-то русская: попутчица в бесчисленных вояжах). Они были однокурсницы в СПбГУ, на культурологии: Варя бросила, Аврора осталась (потом ещё уехала в Берлине поучилась; ездила везде, в Венеции жила («Роскошные библиотеки! а зимой: голуби, кошки, Бродский…»), – теперь здесь, в музее Ахматовой: сидит и чахнет над диссертацией про византийскую иконопись).

      Почему-то не заладилось с самого начала. Аврора и Варя пили вино в Юсуповом саду (была ещё одна их подруга и её парень (неважно)) – Варвара подумала: надо позвать Будимира – он знал пару крыш и умел дурить домофоны – пошли. Бродили по ненадёжной жести, разглядывали нетрезвые звёзды, пили, смеялись, пили. Во все стороны послушно разбегалась бесконечная прямь ржавых крыш – хоть прыгай с одной на другую, – и храмы, и иголочки шпилей – немногочисленные выскочки; потом бабка вызвала ментов, и пришлось смеяться, убегать. Каким-то чудом, Будимир даже прошёлся с Авророй наедине: осенняя Фонтанка, подслеповатые – в очках – огни. Она очень молчала, а он говорил, как балабол (бросая опьянелые длинные взгляды в её лунное лицо): про