Моя жизнь и стремление. Автобиография. Карл Май

зыбким.

      Лишь позже, когда я уже и сам подошел к пониманию, оно смогло предложить мне столь необходимую поддержку.

      Затем настал день, когда мне открылся мир, который с тех пор не отпускал меня. Появился театр. Самый обыкновенный, бедный кукольный театр, но все-таки театр. Это было в доме мастера-ткача. Первое место за три гроша, второе место за два гроша, третье место за один грош, детям в полцены.

      Я получил разрешение пойти с бабушкой.

      Это стоило нам обоим пятнадцать пфеннигов.

      Было объявлено: «Müllerröschen (Мельничная роза или битва под Йеной»).

      Мои глаза горели: я светился изнутри – куклы, куклы, куклы!

      И они жили для меня. Они говорили. Они любили и ненавидели. Они страдали. Они принимали великие и смелые решения. Они жертвовали собой за Короля и Отечество.

      Так говорил кантор, а я восхищался им в то время!

      Мое сердце возрадовалось.

      Когда мы вернулись домой, бабушка объяснила мне, как передвигают кукол.

      «На деревянном кресте», – пояснила она мне:

      «От этого деревянного креста спускаются нити, прикрепленные к конечностям кукол. Они начнут двигаться, как только переместишь крест вверху».

      «Но они говорят!» – ответил я.

      «Нет, вместо них говорит человек, держащий крест. Это как в реальной жизни».

      «Что ты имеешь в виду?»

      «Ты еще этого не понимаешь, но поймешь».

      Я не знал покоя, пока нас снова не отпустили. Спектакль назывался «Доктор Фауст, или Бог, человек и дьявол».

      Вряд ли окажется удачной попытка выразить словами впечатление, произведенное на меня этой пьесой. Это не был «Фауст» Гёте, но «Фауст» из старинной народной пьесы, не драма, в которой была собрана вся философия великого поэта или что-либо еще, но это был крик, который прозвучал в Небеса прямо из самых глубин мира, из души народа об Искуплении, избавлении от агонии и страха земной жизни.

      Я услышал, почувствовал этот крик и закричал, вторя ему, хотя был просто бедным, невежественным мальчиком, которому в то время едва ли исполнилось девять лет.

      Фауст Гете ничего не мог бы сказать мне, ребенку. Откровенно говоря, он даже сегодня не говорит мне то, что вероятно, хотел бы и должен был бы сказать человечеству.

      А вот эти куклы говорили громко или почти громко, и то, что они говорили, было большим, бесконечно огромным, потому что это было так просто, так бесконечно просто: дьявол, который может вернуться к Богу только тогда, когда он приведет с собой людей!

      И нити, эти нити; и все поднимаются в середину Неба! И все, все, что там движется, зависит от креста, от боли, от мучений, от земных страданий.

      То, что не находится на этом кресте, лишнее, неподвижно, мертво для Неба!

      Правда, эти последние мысли тогда не приходили мне в голову долгое время, но бабушка говорила так, разве не так отчетливо, и то, что я не видел прямым зрением, я начал прозревать.

      Как